Когда приехали домой, Ирма выглядела усталой — только кивала на вопросы о матче и лучилась той особенной, слегка таинственной улыбкой, которая принадлежала к самым очаровательным ее свойствам.
— Самое удивительное, как они не устают так бегать по льду, — сказал Поль.
Элизабет задумчиво взглянула на него. Потом обратилась к дочке.
— Спать, спать, — сказала она.
— Ах, нет, — сонно возразила Ирма.
— Что ты, полночь. Как же можно?
— Скажи, Поль, — спросила Элизабет, когда девочку наконец удалось уложить, — у меня почему-то чувство, что произошло там что-то, мне было так беспокойно дома. Поль, скажи мне!
— Мне нечего сказать, — ответил он, покрывшись вдруг ярким румянцем.
— Никаких встреч? — настаивала она. — Наверное?
— Откуда ты взяла? — пробормотал он, основательно смущенный прямо какой-то телепатической впечатлительностью, которая развилась у Элизабет после расставания с мужем.
— Я всегда этого боюсь, — прошептала она тихо, склонив голову.
На другое утро Элизабет проснулась оттого, что бонна вошла в комнату, держа в руках градусник.
— Ирма больна, сударыня, — лихо объявила она. — Вот — тридцать восемь и пять.
— Тридцать восемь и пять, — повторила Элизабет, а в мыслях мелькнуло: «Ну вот, недаром я вчера беспокоилась».
Она выскочила из постели и поспешила в детскую. Ирма лежала навзничь и блестящими глазами глядела в потолок.
— Там рыбак и лодка, — сказала она, показывая на потолок, где лучи лампы образовали какие-то узоры (было еще очень рано, и шел снег).
— Горлышко болит, моя лапочка? — спросила Элизабет, которой все никак не удавалось справиться со своим халатом. Потом она с беспокойством наклонилась к остренькому лицу дочери.
— Боже мой, какой лоб горячий! — воскликнула она, откидывая со лба Ирмы легкие, бледные волосы.
— И еще тростинки — одна, две, три, четыре тростинки, — тихо проговорила Ирма, по-прежнему глядя вверх.
— Надо позвонить доктору, — сказала Элизабет.
— Ах, сударыня, нет нужды, — возразила бонна. — Я дам ей горячего чаю с лимоном и аспирину. Все сейчас больны гриппом.
Элизабет постучала к Полю. Тот как раз брился, и так, с намыленными щеками, он вошел к Ирме. Поль постоянно умудрялся порезаться — даже безопасной бритвой, — и сейчас у него на подбородке расплылось сквозь пену ярко-красное пятно.
— Земляника со взбитыми сливками, — тихо произнесла Ирма, когда он нагнулся над ней.
Доктор явился под вечер, сел на край Ирминой постели и, глядя в угол, стал считать ее пульс. Ирма рассматривала белые волоски во впадине его мудрено устроенного уха и извилистую жилу на розовом виске.
