В кабинет испуганно входят двое пехотинцев в полной уверенности, что заключенные напали на обвинителя.
— Уведите от меня этих негодяев! — истерично вопит майор. — Бросьте их в самую худшую камеру!
Камеры в подвале здания на Бендлерштрассе похожи на клетки в зоопарке. Толстые вертикальные прутья отделяют их от коридоров, по которым беспрерывно ходят охранники.
— Свиньи, гнусные свиньи, — шепчет артиллерист-гауптман в камере по соседству с оберстом Фриком. Лицо его распухло от побоев. Один глаз заплыл.
— Что это с вами? — негромко спрашивает оберcт. Тело его начинает дрожать.
— Они избивали меня, — шепчет артиллерийской офицер. — Выбили зубы, пропускали через тело электрический ток. Хотят, чтобы я признался в том, чего не совершал.
— Где мы находимся? —с любопытством спрашивает обер-лейтенант Вислинг.
— Третье подразделение армейского трибунала, отдел четыре-а, подчиняется непосредственно начальнику управления военной юстиции, — отвечает некий штабс-цальмейстер[46]. — Не ожидайте ничего хорошего! Обращение здесь грубое. Я провел тут три недели. Будто живешь на вокзале. Впечатление такое, что под трибунал идет половина армии. Скоро никого не останется. Говорят, солдат у нас не хватает, а мы расстреливаем своих быстрее, чем русские.
— Что вы сделали? — спрашивает оберcт Фрик, глядя на казначея.
— Ничего! — отвечает тот.
В камере напротив слышится приглушенный смех.
— Где еще встретишь невиновных людей, как не в тюрьме, — язвит обер-ефрейтор.
— За что вы здесь? — спрашивает оберcт морского офицера, корветтен-капитана, который сидит в своей камере, беззаботно мурлыча под нос. Левый глаз у него выбит, осталась только красная впадина.
— За пение, — бодро отвечает морской офицер.
— Пение? — удивленно переспрашивает оберcт.
— Я сказал именно так.
— За это не могут сажать в тюрьму, — говорит оберcт.
— Еще как могут, — отвечает моряк. — Могут посадить и за меньшую провинность.
И начинает негромко петь:
Wir werden weitermarschieren
Wenn Scheisse vom Himmel füllt.
Wir wollen zurück nach Schlickstadt,
Denn Deutschland ist der Arsch der Welt!
Und der Führer kann nicht mehr!
[47]— Господам с дубовыми листьями на воротниках[48] моя песня не понравилась. И теперь меня, видимо, повесят.
— Не может быть! — изумленно восклицает оберcт. — Людей не вешают за такую ерунду!
— В данном случае вешают, — улыбается морской офицер. — Я пел эту песенку, стоя на мостике своей подводной лодки, когда мы вернулись после налета на базу в Бресте. Моего старпома тоже ждет виселица. Он спросил большого эсэсовского чина, который приехал поздравить нас с возвращением, жив ли еще Grofaz
