Пока сплетницы и астрологи занимались гаданиями, священнослужители готовились к крестинам новорожденного принца крови. Это был первый шаг на его пути к будущему положению главы английской церкви, к тому, чтобы стать заступником подлинной, то есть протестантской, англиканской веры. Дело было исключительной важности, и король настоял на проведении подобающей церемонии протестантского толка. Братьям-капуцинам счастливый отец велел «не отягощать себя заботами о крещении сына, он сам этим займется». Далее король попросил своего друга, епископа Л ода, провести церемонию, состоявшуюся 27 июня в частной молельне Сент-Джеймского дворца.
Комнаты, через которые несли младенца, были увешаны новыми гобеленами. Все дары отличались исключительной роскошью. Герцогиня Ричмондская преподнесла принцу бриллиантовое кольцо стоимостью 8000 фунтов. Отцы города — золотую чашу «в ярд высотой». Лорд-мэр Лондона — серебряную купель; ее установили на возвышении посреди прохода так, чтобы всем было видно: крещение осуществляется по англиканскому обряду. Выбор крестных тем не менее породил некоторые трудности. Семью королевы нельзя было оставлять в стороне, между тем Мария Медичи и Людовик XIII воплощали в глазах большинства англичан все ужасы римско-католической церкви. Назначение католички, графини Роксбургской, придворной дамой принца также вызвало ропот (вскоре она была удалена), особенно в кругу протестантов-фанатиков, иные из которых тайно надеялись, что королева окажется бесплодной. Несмотря на все усилия короля, церемония крещения принца была окутана далеко не англиканской атмосферой, и когда все закончилось и с башен Тауэра прозвучала канонада, один пуританский священник обмолвился, что радости во всем происшедшем мало, ибо «нельзя с точностью сказать, какую именно веру будут защищать дети короля, учитывая, что их мать — правоверная дочь римской церкви».
Сама же мать, не отрывая глаз от младенца, впадала то в экстаз, то в смущение. Прежде всего слишком уж он был велик: в четырехмесячном возрасте вполне мог сойти за годовалого. Свои габариты младенец скорее всего унаследовал от ширококостной бабки-датчанки по отцовской линии. Но если и так, то другая особенность маленького принца явно противоречила его скандинавскому происхождению. «Он такой смуглый, — писала королева, — что мне становится даже стыдно». Цвет кожи Карл явно позаимствовал у своих итальянских предков, у Медичи, и это настолько бросалось в глаза, что его даже прозвали «черномазым». Было очевидно, что принц не только крепок телом, но и на редкость смышлен. В четыре месяца у него уже начали резаться зубы, и горделивая мать писала мужу, что «размерами и упитанностью малыш не уступает своей же красоте. Неплохо бы тебе взглянуть на этого джентльмена, ибо наш ребенок явно особенный. — И пророчески продолжала: — Он такой серьезный, что, мне кажется, уже сейчас гораздо умнее меня».
