В общем, пакостить господину Красичу решались немногие. И пожалело впоследствии о своем решении большинство из этих немногих.
А тут — похищение любимой дочери! За такое можно было лишиться некоторых свисающих частей тела, причем на защиту органов правопорядка рассчитывать не стоило.
Но — чем запретней и недоступней плод, тем больше хочется его сожрать. И обладание Миланой Красич превратилось для Виктора Борисовича в навязчивую идею.
Совершенно не стесняясь в выражениях, он описывал молчаливому секретарю, что и как он будет проделывать с этой гордячкой‑недотрогой. И как гордячка‑недотрога станет ублажать его, Витюшу, причем с невиданным энтузиазмом.
— Ничего, Кирюха, никуда милая Ланочка от меня не денется. Не она первая, не она последняя. Шуганем ее твоей уродливой харей, девочка ножки‑то и раздвинет. Кто ж захочет стать похожей на тебя, да, красавчик? А начнет кочевряжиться, придется личико ей обработать, пусть поплывет кожица‑то, запузырится, заболит, и Ланочка быстренько станет послушной и пойдет на все ради выздоровления. Вот только одна засада — ее отец. Если дочь не объявится в течение суток, Красич спустит с цепи Матвейку, а это очень опасно, очень. Но эта девка, в отличие от предыдущих, за сутки может и не сломаться, характер не тот. Что думаешь по этому поводу, Кирюха?
А Кирюха ничего не думал. Ему было все равно. Да, где‑то там, за стенами обжитой за год комнатухи ступора, среди возродившихся после пожара эмоций и чувств, бросалось камнями в окна возмущение, отчаявшись достучаться в дверь. Там же толпились гнев, ненависть, оттачивало себя чувство справедливости. И все они с надеждой оглядывались на спящую летаргическим сном силу воли.
Но сила спала, разбудить ее было некому.
В общем, около полугода Виктор Борисович олицетворял собой поговорку: «Видит око, да зуб неймет». Что, впрочем, не помешало ему приобрести в коллекцию любовниц четвертую красотку, усмиренную с помощью пугала Кирилла.
И эта дама продолжала ублажать господина Скипина на момент, когда события, тянувшиеся размеренным шагом верблюжьего каравана, вдруг понеслись со скоростью ахалтекинского скакуна.
В середине августа, поздним воскресным вечером, который для рано отправившегося спать Кирилла был уже ночью, в загородном доме Скипина разорался телефон. Отвечать на звонки вменялось в обязанности секретаря, поэтому телефонная база стояла в комнате Кирилла. А трубку он днем носил с собой, чтобы не бегать по дому, когда позвонят. С бегом у него по‑прежнему не складывалось, боль не отпускала.
