Иван Григорьевич воротился в Язвищи жив-здоров. Всем семейством стояли обедню, молились радостно, но праздника в душах не было.
Забота и тревога смотрела на детей глазами батюшки.
До войны дворянину Санину не дали доехать, перехватили на дороге Шемякины разведчики. Князь галичский Дмитрий Юрьевич Шемяка весною приходил с войском к Мурому на помощь великому князю Василию Васильевичу. Тогда они побили орду хана Улу Махмета. Но теперь Шемяка оставил Москву один на один с Казанью, а Василий Васильевич не успел собрать войско в Суздале. Имея всего полторы тысячи ратников, сразился с казанцами под стенами Ефимьева монастыря. Побил, погнал и — угодил в засаду.
Великий князь московский — пленник! Шемяка несчастью Василия Васильевича радовался так, будто сам положил Москву на лопатки. Послал хану благодарение, просил не пускать внука Дмитрия Донского на волю.
— Шемякина правда — не Богова! — сокрушался Иван Григорьевич, Ваня головкой на материнских коленях лежал, кудряшки матушка ему расчёсывала. — Маринушка! Уберёг нас Господь! Князь Дмитрий Юрьевич меня с дъяком Дубенским хотел послать в ханскую ставку, в Курмыш. Платья достойного у меня не нашлось. Дубенского-то перехватили московские воеводы.
Матушка охнула, а у Вани перед глазами явилась ель, похожая на храм Божий.
— Шемякина затея пустая. Улу Махмету нужна сильная Москва, о власти над всей Ордой промышляет. Ему союзник нужен. Возьмёт с Василия Васильевича окуп и отпустит. Двести тысяч запрашивает.
— Двести тысяч! — ужаснулась матушка, — Москву что ли князь продаст? Где такую казну сыскать?
— С народа три шкуры сдерут.
— Сдерут, — согласилась матушка.
Ваня представил себе дворовых людей без кожи. Заплакал.
Получилось так, как Иван Григорьевич говорил. На Покров отпустил хан Улу Махмет великого князя Василия Васильевича. Мало того, с князем из Орды выехало служить Москве пятьсот мурз и два царевича, сыновья Улу Махмета — Касым да Якуб.
— Виданное ли дело!? — сердито удивлялся Иван Григорьевич. — Московские дворяне — татары!
— Ванечка! Ванечка! Порадуйся! Поиграйся! Наши мужики наловили, наши бабы заморили.
В светлице, на лавке в двух деревянных вёдрах — жемчуг. Горох русалочий.
Светят потаённо, застенчиво, этак дворовые девицы улыбаются господам. Девицы и замаривают жемчужины — во рту держат по два часа, потом на груди, чтоб человеческого тепла набрались.
— В Локныше-то совсем бедно, — вздохнула нянюшка. — А в малых лесных речушках вон сколько! За лето наловили. Красота бережения.
