Раскаленный кусок золота, молодая поэтесса - тоска, Четыре мужика за ведром водки... Жизнь - это красная прорубь у виска каретою раздавленной кокотки.
Я не плачу, что наводнение в Венеции, и на венских стульях моих ушей лежит грандиозная библия моего величия и теплые карандаши. Темные карандаши всегда Богу по душе.
Богу по душе с каким-нибудь малым по голубым распятиям моих вен, где, словно Пушкин, кровь ругается матом сквозь белое мясо всех моих белых поэм!
x x x
Моя свеча, ну как тебе горится? Вязанья пса на исповедь костей. Пусть кровь покажет, где моя граница. Пусть кровь подскажет, где моя постель.
Моя свеча, ну как тебе теряется? Не слезы это - вишни карие. И я словоохотлив, как терраса, в цветные стекла жду цветные камни.
В саду прохладно, как в библиотеке. В библиотеке сладко, как в саду... И кодеин расплачется в аптеке, как Троцкий в восемнадцатом году.
Ждите палых колен, ждите копоть солдат и крамольных карет, и опять баррикад.
Ждите скорых цепей по острогам шута, ждите новых царей, словно мясо со льда,
возвращение вспять, ждите свой аллилуй, ждите желтую знать и задумчивых пуль.
Ждите струн или стыд на подземном пиру, потому, что просты и охаять придут.
Потому, что налив в ваши глотки вина, я -- стеклянный нарыв на ливрее лгуна.
И меня не возьмет ни серебряный рубль, ни нашествие нот, ни развалины рук.
Я и сам музыкант. Ждите просто меня так, как ждет мужика лоск и ржанье коня.
Не со мною - так раб. Не с женою - так ладь. Ждите троицу баб, смех, березы лежать.
Никуда не сбежать, если губы кричат. Ты навеки свежа, как колдунья-свеча.
О, откуда мне знать чудо, чарочка рек? Если волосы взять, то светло на дворе!
НАПИСАНО В ПЕТЕРБУРГЕ
А если лошадь, то подковы, что брюзжат сырью и сиренью, что рубят тишину под корень неисправимо и серебряно.
Как будто Царское Село, как будто снег промотан мартом, еще лицо не рассвело, но пахнет музыкой и матом.
Целуюсь с проходным двором, справляю именины вора, сшибаю мысли, как ворон, у губ багрового забора.
Мой день страданьем убелен и под чужую грусть разделан. Я умилен, как Гумилев, за три минуты до расстрела.
О, как напрасно я прождал пасхальный почерк телеграммы. Мой мозг струится, как Кронштадт, а крови мало... слышишь, мама?
Откуда начинает грусть? орут стрелки с какого бока? когда вовсю пылает Русь, и Бог гостит в усадьбе Блока?
Когда с дороги перед вишнями Ушедших лет, ослепших лет совсем сгорают передвижники и есть они, как будто нет!
