Нил Семеныч подбодрял:
— Чего носы повесили, машинисты-мотористы? Кто говорит, что нас позабыли? Просто временная заминка! Вот доживем до весны, все пойдет толком! Взбодримся!
Сам же видел — верят ему плохо, тем более что довольствие из округа они тоже перестали почему-то получать. Выручали соседи из пограничной охраны — давали взаимообразно муку, соль, горох.
Глазунов не выдержал, решил ехать прямо в Москву. Добирался две недели. Как — лучше не вспоминать. Вылетел на вокзале из вагона, битком набитого, как пробка из бутылки, толпа мешочников разбегалась по площади от милицейских свистков.
Рассветная Москва встретила вьюгой и пустынностью. Худая шинель, обожженная по полам у кострищ, грела плохо, башлык, которым он обмотался по-бабьи, тоже сквозил. В дорогу сдуру надел не ватник, а кожанку. От нее толку было чуть — промерзла и стала под шинелью, как жестяная, колом. Голодный, непроспавшийся, черный от паровозной копоти, Глазунов закинул вещмешок на плечо и побрел в поисках своего военно-воздушного командования.
Когда показывал в управлении дежурному на входе документы и хрипло объяснял, кто он и откуда, по мраморной лестнице сбежал худенький комбриг в бекеше нараспашку и кубанке, заорал на дежурного, поставив кошачьи усы торчком:
— Чернила замерзли! Резолюцию поставить нечем! Когда же затопят?
Запрыгал прытко наверх, но Глазунов уже узнал его, крикнул:
— Коняев?! Ты чего тут делаешь?
Это был командир кавалерийского полка, с которым вместе воевали под Астраханью. Коняев ошалело уставился, искренне рассмеялся:
— Тю на тебя! Семеныч, что ли? А ну-ка, старый хрыч, сыпь за мной!
В кабинете присел у голландской печки, дул в топку, кашлял от дыма и объяснял:
— Не разоблачайся! Видишь, топим в целях экономии и из-за отсутствия присутствия дровец — торфом! Сидай на диван, диван у меня важный, на нем вчерась сам начвоздуха республики товарищ Баранов сидел и крыл меня беспощадными словами!
— А ты как тут оказался, Никита? — спросил Глазунов, опускаясь на плюшевый богатый диван с подушками и махровыми кистями.
— А я ему не то помзамнач, не то начзампом… — захохотал Коняев. — Еще ни черта не разберу! У нас тут все время то реорганизация, то реконструкция! Короче — труху старорежимного духоустройства вышибаем, честных человеков берем, чистим эту контору, как поганую конюшню от навозу, а он — все тут!
И, уже посерьезнев, вздохнул:
— Приказано мне менять пику-шашку на авиационный пулемет, пересаживаться с седла в кабинку аэроплана — словом, скоро начнем формировать новые эскадрильи, Семеныч! Сказано — небо по мере возможности закрыть от постороннего любопытства! А ты-то с чем? Откуда?
