Зацокали копыта, в переулке между сараями появился извозчик. Лошадь тянула на подъем плохо, и женщина, сидевшая в пролетке, расплатилась и спрыгнула поодаль. Пошла от реки вверх легко и быстро. Теткин невесело удивился — это была секретарша Томилина Ольга Павловна. Обычно она приходила на службу раньше главного, но не в такую же рань. Николай Теткин вздохнул — вот и ее теперь он больше никогда не увидит. Конечно, по понятиям студента, Ольга Павловна была уже стара — почти тридцать лет! Но таких красивых женщин в своей прежней жизни Теткин никогда не встречал. Если честно, он просто боялся на нее смотреть. Когда приходилось с нею разговаривать, мямлил и багровел. В такие минуты он вдруг вспоминал и о своих жеваных, простеньких брючатах, и о том, что футболка выгорела и носки подчас драные… Да и вообще, что он такое по сравнению с ней! Брови рыжие, ресницы совершенно белые, и по всему лицу веснушки…
Ольга Павловна мелькнула внизу легкой птицей. Теткин машинально пожевал котлету, подождал еще немного и, решив, что четверть часа истекли — часов у него, конечно, не было, — потащил себя на заслуженную казнь, не забыв прихватить портфель, чтобы более никогда в чертежную не возвращаться.
Ольга Павловна стояла в приемной у окна спиной к Теткину и курила. На столе возле «Ундервуда» лежали ее круглая махонькая шляпка и портсигар. Мягкий утренний свет проникал через высокое окно и топил ее худощаво-статную фигуру в серебристом сиянии. Она словно на берегу реки стояла, раздевшись донага: свет делал прозрачным ее легкое светло-голубое короткое платье, будто его и не было.
Теткин будто ожегся, отвел глаза, сказал стесненно:
— Меня, товарищ Голубовская, Юлий Викторович вызывал… Можно к нему?
Она не ответила, дернула худым плечом. Теткин расценил это как разрешение.
Томилин стоял в своем кабинете у обычной школьной доски с мелками. Доска как-то не вязалась с остальной обстановкой кабинета, невеликого, но уютного и обжитого, заставленного по стенам книжными шкафами, с благородно простой темной кожи мебелью. За стеклами шкафов тускло поблескивали золоченые корешки, пахло дорогим табаком и терпким мужским одеколоном. В стойке стояли томилинские трубки — штук двенадцать, висели кожаные кисеты, их он коллекционировал. Здесь всегда было тихо, и Теткин с завистью подумал о том, что именно в такой покойной обители, словно предназначенной для трудных мыслительных напряжений, и можно по-настоящему работать инженеру и конструктору.
