Осторожно вытащил желтую мышь из мыльной пены; насухо, старательно вытер, — эти действия, кажется, вызвали у зверька раздражение; кажется, мышка опять его укусила… Легонько опустил желтую мышь в стеклянную посудину, где расстались с жизнью два ее желтых братца, но так резвились три разноцветных. Снова несколько мгновений все спокойно; потом в свою очередь желтая посередине склянки, вздохнула, упала на бок и сдохла.
Из-за усиливающейся головной боли Маннихон закрыл глаза на целых шестьдесят секунд. А когда снова открыл, желтая мышь неподвижно лежала там, где упала, в кристально-чистой жидкости.
Великая усталость овладела им. Ничего подобного с ним еще не случалось за все годы, что он верой и правдой служил науке. Слишком утомленный, он не в силах был объяснить, что происходило у него на глазах: к лучшему это все или к худшему, поведут его передовые очищающие средства вперед, по столбовой дороге науки, или, напротив, отбросят лет эдак на сто назад; приблизят к отделу раковых заболеваний или к этажу, где занимаются воском и клеями, а может, даже и к выходному пособию. Мозг отказывался в этот поздний вечер решать возникшую проблему; машинально он положил желтую мышь рядом с мертвыми сородичами в холодильник, вытащил всю троицу — серую, черную, пегую, — почистил мышек, сделал кое-какие записи, погасил в своей лаборатории свет и отправился домой.
Сегодня он без своего «Плимута» — жене понадобился: вздумала ехать играть в бридж. Автобусы давным-давно не ходят, на такси денег нет, даже если б и попалось в столь поздний час, так что пришлось добираться пешком. По дороге увидел свой «Плимут» припаркованный, перед темным зданием на Сеннет-стрит, на расстоянии приблизительно мили от их дома. Жена не сообщила ему, где собирается играть в бридж, а он не спрашивал — просто удивился, как это люди могут играть в карты до двух часов ночи, а шторы на окнах так плотно задернуты, что сквозь них не просачивается ни единого луча света. Но он заходить не стал: однажды жена заявила, что его присутствие при карточной игре мешает ей правильно определять ставки.
— Собери все свои записи, — наказывал ему Самуэл Крокетт, — положи в портфель и запри на замок! И запри холодильник!
В нем лежат, объяснения Маннихон, восемнадцать мертвых желтых мышей.
— А нам лучше поговорить обо всем в удобном месте, — завершил Крокетт, — где никто не помешает.
Это и произошло на следующий день. Маннихон зашел к Крокетту в одиннадцать утра — тот работал в соседней лаборатории. Сам он оказался в своей уже в шесть тридцать — не мог заснуть и все утро опускал в свой раствор предметы желтого цвета, что попадали под руку. Крокет стал именовать его раствор «раствором Маннихона» в двенадцать часов семнадцать минут. Впервые что-то назвали в его честь — дети носили имена тестя и тещи, — и вот Маннихон, не отдавая, правда, себе ясного в том отчета, стал воображать себя крупным деятелем науки. Решил приобрести контактные линзы даже до того, как к нему явятся корреспонденты и фотографы общенациональных журналов и начнут его снимать.
