Ему совсем не хотелось ее обидеть, и упрекал он ее только от скуки. Присмотревшись к ней поближе, он испытал что-то вроде шока от неожиданности: перед ним стояла не его жена, а незнакомка, в новой шляпке, с совершенно неизвестным ему раньше выражением в глазах под неширокими полями, — в них промелькнуло что-то таинственное, полная уверенность в себе, в чем она целиком отдавала себе отчет.
Луиза поднесла головку к его подбородку, чтобы он почувствовал, пахнет ли от нее.
— Видишь ли, пришлось угощать коктейлями еще одного автора, — объяснила она, — он с плато Озарк и пьет как сапожник. К тому же коммунист.
— Почему, черт подери, этот коммунист с плато Озарк пишет для женского журнала мод?
Луиза фыркнула.
— В наши дни в журнальном бизнесе все перепуталось, перевернулось вверх дном. Издатели хотят прибрать к рукам все на свете — любую область общественной жизни. К тому же где сегодня найти автора, которому менее семидесяти и который еще не коммунист?
— Нечего тебе якшаться со всеми этими людьми, Луиза! — предостерег ее Дарлинг. — Зачем с ними пить, не понимаю!
— Ты напрасно. Очень милый, добрый парень, — возразила Луиза. — Читает Эрнеста Доусона.
— Кто такой этот Эрнест Доусон?
Луиза, похлопав его ладошкой по руке, встала и поправила прическу.
— Английский поэт.
Дарлинг почувствовал, что она им разочарована.
— Неужели я не могу не знать, кто такой этот Эрнест Доусон?
— Конечно, можешь, дорогой. Пойду-ка я приму ванну. — И вышла.
А Дарлинг, встав с места, медленно направился к углу, где лежала ее шляпка; взял ее в руки. Ничего особенного: клочок соломы, украшенный красным цветком, короткая вуаль, — в общем, абсолютно бесполезная вещь у него в руке; но стоит ей оказаться на голове жены, и она становится определенным символом… Большой город, соблазнительные, с мозгами женщины обедают и выпивают не со своими мужьями, а со своими ухажерами, ведут беседы на темы, которые не чужды нормальному человеку. Французы, рисующие так, словно вместо кистей пользуются для самовыражения собственными локтями; композиторы, создающие симфонии, в которых невозможно отыскать ни одной приятной мелодии; писатели, которым все известно о политике; женщины, которым все известно об этих писателях; движение пролетариата, Маркс… И вся эта мешанина каким-то неизъяснимым образом связана с обедами за пять долларов; с самыми красивыми женщинами в Америке; с этими злыми гениями, что их смешат, давая им все понять остроумными полунамеками; с женами, называющими своих мужей «бэби»…
