Можно догадываться, что в воздыхателях у мадемуазель Марион недостатка не было.
Хорошенькая, как картинка, она любила детей, обещая стать лучшей из матерей, но при этом была еще и экономна, и скромна и получала хорошее жалованье, что позволило ей скопить кругленькую сумму. Не считая полутора десятков крестьян, на нее имели виды кузнец из Бурдейля, кабатчик из Поссака и даже небогатый помещик, господин Де ля Рижарди, но Марион отклоняла любые предложения, неизменно улыбаясь и не называя причин. При этом, невзирая на недоброжелательность, присущую обычно добрым людям, никому и в голову не приходило заподозрить ее даже в малейшем легкомыслии, и, за исключением случайных путников, бродячих торговцев или фуражиров, никто никогда не отваживался сделать ей какое-нибудь низкое предложение. Ни неприличной песни, ни скабрезной шутки, ни грязного слова – ничего такого в ее присутствии. Мадемуазель Марион словно изгоняла зло отовсюду, где появлялась. И весь Косе оберегал ее невинность, как драгоценную святыню, принадлежащую всем.
Мадемуазель Марион должно было скоро исполниться двадцать пять лет, но она по-прежнему оставалась юной и свежей. Одним погожим сентябрьским утром господин Жюль попросил разрешения поговорить с ней. Поскольку они виделись каждый раз, когда следовало уладить тот или иной хозяйственный вопрос, то есть по нескольку раз в день, Марион была очень удивлена той торжественностью, с которой он к ней обратился, и предложила потолковать прямо сейчас, не откладывая. Однако он пожелал встретиться с ней позже, так как хотел должным образом подготовиться к свиданию. Пряча улыбку под капюшоном своей накидки, она предложила встретиться назавтра, на кухне, в одиннадцать часов утра, но и это ему не подошло, поскольку на кухне всегда толклись какие-то бездельники. Наконец они сговорились встретиться около руины, которую покойный господин маркиз приказал когда-то построить в укромном уголке парка.
Мадемуазель Марион явилась туда в назначенное время, как обычно в фартуке, и нашла там господина Жюля в воскресном костюме. На нем был сюртук темно-зеленого сукна с желтым жилетом, в руках он держал трость с серебряным набалдашником и перчатки, а на голове его красовался несколько потрепанный парик, который он надевал только по самым большим церковным праздникам.
– Мадемуазель Марион, – начал он, слегка заикаясь (обычно он называл ее просто Марион). – Вы знаете, что мне уже сорок лет, что я вдовец, что я в рот не беру ни капли, что наши хозяева всегда меня уважали и что у меня, как говорится, имеется кое-что за душой. В моем домике есть даже гостиная. Я же вот уже десять лет пристально наблюдаю за вами и признаю, что в вас есть все качества, которые порядочный человек желал бы видеть в своей супруге. Хотите ли вы стать моей женой? Не отвечайте сразу. Я знаю, что вы отказывались от более выгодных партий, и, что уж там говорить, почти не надеюсь на положительный ответ. Обещаю же вам, что если вы скажете нет, я без малейшей жалобы сниму жилет и парик и никогда больше даже не попытаюсь заговорить об этих глупостях. Так что же, нет?
