Государственную проверку пленные, вернувшиеся из Норвегии, проходили в одном из городков Марийской АССР. Не раз следователь вызывал Филя, подробно допрашивал его о пребывании в плену. При этом он особенно настойчиво допытывался, не записался ли в своё время Филь в части, которые формировал из числа изменников Родины, перешедших на сторону гитлеровцев, генерал Власов. Филь отвечал и устно и письменно, что он бывший комсомолец и всегда считал власовцев предателями. Как и подавляющее большинство наших пленных, он каждый раз решительно отказывался записаться во власовские части, несмотря на то, что после такого отказа непокорных избивали, морили голодом и лагерный режим становился для них ещё более строгим.
Проверка подходила к концу. В последний раз Филя вызвал следователь. Это был один из тех людей, кто действовал противозаконными методами, которые насаждал тогда авантюрист и враг народа Берия. Но Филь в то время ничего об этом не знал.
Следователь положил перед ним два экземпляра протокола проверки и предложил подписать их. Филь взял один из них, чтобы прочитать.
– Ты что? Советской власти не веришь? – с угрозой в голосе внезапно спросил следователь.
И Филь, чистосердечно думая, что этот человек в военной форме действительно является настоящим представителем его родной Советской власти, просто и доверчиво сказал:
– Конечно, верю!
И подписал, не читая, оба протокола.
Его отпустили, и вскоре он получил предписание отправиться в Якутскую АССР, в город Алдан. Ещё не понимая, что произошло, он приехал туда и, явившись, как ему было приказано, в Алданский районный отдел НКВД, увидел, как на его глазах принадлежащие ему документы вдруг достали из папки с надписью «Власовцы».
Он тут же запротестовал, но в ответ ему показали подписанное им самим признание в том, что он вступил в армию генерала Власова. Как изменник Родины, он был приговорён к шести годам заключения и отправлен в Якутию.
Это были тяжёлые, гнетущие годы в его жизни. Филь честно, отдавая все силы, работал на золотых приисках, потом стал бухгалтером в приисковом управлении. Но, что бы он ни делал, мысль о позорном пятне, которое поставлено на его биографию, не давала ему покоя и тяжким камнем лежала на сердце. Замечая иногда недоверие к себе, а порой заранее опасаясь, что ему не доверяют, как предателю, он замкнулся, стал мрачным и нелюдимым. Он даже не пытался разыскивать своих родных и довоенных друзей: ему страшно было подумать, что они, знавшие прежнего, весёлого Сашу Филя, могут поверить в его предательство.
