Против этого ничего нельзя было возразить. Но я заручился обещанием Воробьёва вызвать Филя, если какая-нибудь другая организация согласится оплатить его командировку. После этого мы распрощались, и я отправился искать других возможных «финансистов».
Вскоре мне удалось договориться обо всём с журналом «Новый мир», редактор которого, писатель К. М. Симонов, тоже интересовался темой обороны Брестской крепости. Решено было, что «Новый мир» примет на себя расходы по поездке Филя, и я, взяв письмо из редакции, снова поехал к Воробьёву. Несколько дней спустя всё было улажено, и по радио из Москвы был отправлен вызов в Алдан.
Зима была в полном разгаре, и Филю пришлось добираться до Москвы в течение двух с лишним недель. Он приехал в столицу в феврале 1955 года, и мы встретились с ним в редакции «Нового мира». Сначала он произвёл на меня впечатление человека угрюмого, – скрытного, недоверчивого и какого-то насторожённого, словно он всё время боялся, что люди напомнят ему о том пятне, которое легло на его биографию. Когда я прямо спросил, в чём заключается его вина, этот на вид здоровый, крепкий человек вдруг разрыдался и долго не мог успокоиться. Он лишь коротко сказал, что его обвинили в измене Родине, но что это обвинение является совершенно ложным. Понимая, как трудно ему говорить об этом, я не стал расспрашивать его подробнее, оставив этот разговор на будущее.
Филь впервые приехал в Москву, и здесь, в столице, у него не было ни родных, ни знакомых. Два дня он прожил у меня, а потом его поместили в одно из общежитий Главзолота под Москвой. Ежедневно он приезжал ко мне, и мы по нескольку часов беседовали с ним в присутствии стенографистки, которая записывала его воспоминания. А в свободное время Филь подолгу бродил по улицам, любуясь красотами Москвы, где он давно мечтал побывать.
Незаметно, но пристально присматривался я к этому человеку во время наших бесед. Обращало на себя внимание то, как рассказывал он о защите крепости. Филь вспоминал о жарких боях во дворе цитадели, о штыковых атаках на мосту, о яростных рукопашных схватках в здании казарм и говорил об этом всегда так, словно лично он только наблюдал события со стороны, хотя из его рассказа было ясно, что он находился в самой гуще борьбы. Он описывал подвиги своих товарищей, восхищался их мужеством, бесстрашием, но, когда я спрашивал его о нём самом, он хмурился и, как бы отмахиваясь от этого вопроса, коротко говорил;
