Белая баржа медленно огибала излучину реки; на носу у нее стоял зажженный фонарь, в салоне горела калильная лампа. Черная фигура, совершенно обнаженная, если не считать набедренной повязки, покачивалась на понтоне с канатом в занесенной руке, готовясь бросить конец на берег. На веранде, как мотыльки вокруг банки с патокой, толпились миссионеры в белых сутанах, а когда Колэн оглянулся, он увидел огонек настоятельской сигары, спешившей той же дорогой, что и они.
Колэн и Куэрри остановились на самом верху берегового откоса. Когда тарахтенье мотора утихло, другой африканец из команды прыгнул с понтона в реку и поплыл к берегу. Он поймал канат, закрепил его вокруг большого камня, и тогда накренившееся судно остановилось у причала. На берег перебросили сходни, и по ним двинулась женщина с двумя живыми индюшками на голове; она оправляла на ходу свое одеяние, разматывая и снова затягивая на бедрах кусок яркой ткани.
— Большой мир к нам пожаловал, — сказал Колэн.
— Что это значит?
Капитан замахал им рукой из окна салона. Дверь в епископскую каюту была затворена, но сквозь москитную сетку оттуда просвечивал неяркий огонь.
— Как знать, что баржа нам привезет. Ведь вы тоже с ней пожаловали.
— У них, кажется, пассажир в каюте, — сказал Куэрри.
Капитан продолжал жестикулировать, выглядывая в окно, его рука призывала их подняться на баржу.
— Что он, голос потерял? — сказал настоятель, подойдя к ним, потом сложил чашечкой руки у рта и что есть силы крикнул: — Капитан! Почему вы так задержались?
Рукав белой сутаны мотнулся кверху в сумерках: капитан поднес палец к губам.
— Господи помилуй! — сказал настоятель. — Кто у него там в каюте, уж не сам ли епископ?
Он первый спустился с откоса и перешел по сходням на баржу.
Колэн сказал, уступая дорогу:
— Прошу. — И почувствовал, что Куэрри колеблется. Он сказал: — Выпьем там пива. Это принято, — но Куэрри не двинулся с места. — Капитан будет рад вас видеть, — продолжал Колэн и поддержал Куэрри под локоть перед спуском.
Настоятель уже пробирался к железной лестнице возле машинного отделения, толкаясь среди женщин и коз и среди кухонных горшков, которыми был уставлен понтон.
— Что вы там говорили про большой мир? — спросил Куэрри. — Может быть, на самом деле… — И он запнулся, глядя на свою прежнюю каюту, где сейчас ветерок с реки колебал пламя свечки.
— Я пошутил, — ответил Колэн. — Вы сами посудите, похоже это на большой мир?
Ночь, которая наступает в Африке мгновенно, будто стерла баржу, оставив от нее только свечку в епископской каюте, калильную лампу в салоне, где две белые фигуры беззвучно приветствовали друг друга, и фонарь «молнию» у нижней ступеньки, где женщина толкла что-то на ужин мужу.
