Насколько известно, в жизни Носсак и Борн никогда не встречались, но они непременно нашли бы общий язык, поскольку оба занимали в отношении нацизма позицию, которую Ференбах метко охарактеризовал как мучительное смирение. Оба были законопослушными немцами, но ни в коей мере не приверженцами нацизма. Пока каждый из них желал оставаться на родине, отчаянно сражаясь, как Борн, или же глубоко переживая ее крах, как это было с Носсаком, ни тот, ни другой не возлагали надежд на лидеров третьего рейха. Во многих аспектах — в патриотическом и в личностном — их постоянно обуревали тревоги.
Переживания Носсака и Борна проистекали из сознания, что их страна пошла по неверному пути. Оба изначально знали, что последствия нацизма обернутся трагедией. И еще их мучило понимание того, что принятое ими решение приравнивало их скорее к нацистам, чем к оппозиционерам. И, невзирая на проявленную ими активность, эти люди обрекли себя на двусмысленность положения, на жизнь в некоей серой, промежуточной зоне. С одной стороны, они были верноподданными нацистской Германии того времени — времени, внушавшего им стыд и даже презрение, однако вышеописанные чувства ни в коей мере не подвигли их на открытое сопротивление государству, чей закат и падение они предвидели, справедливо оценивая его как вполне заслуженный!
К 1943 году Носсак уже написал множество работ, включая пьесы и поэмы, хотя, если верить некоторым источникам, они были запрещены в рейхе. Это не так. Носсак, скорее, сам был самым строгим, куда более строгим, чем государство. Какой бы ни была его личная неприязнь к режиму, он не был открытым оппонентом ему, что не могло бы не вызвать опасения нацистов. Негативное отношение Носсака к нацизму стало общеизвестным лишь много позже, когда выражать его было не только вполне безопасно, но и даже политически корректно.
В случае с Борном можно провести параллели. «Не все подвывали этим волкам… — писал он. — Но все же открыто восстать было невозможно, обычно это означало потерю всего — и семьи, и жизни». Это не совсем так, находились те, кто вступал в единоборство с государственной системой, невзирая на все тяготы и опасности. При всем при том Борн принимал, во всяком случае, не противился аграрной политике нацистов, тем более что, будучи аграрием, был освобожден от воинской службы — фермерский труд был сочтен необходимым для успешного проведения военной кампании. Однако это не спасло его. В январе 1945 года Борна призвали в пресловутый фольксштурм: нелепую, состоявшую из всякого сброда «Народную Армию». Среди фольксштурмистов были старики и дети, плохо вооруженные и кое-как обученные. Гитлер призвал их в надежде спасти Рейх. Сознавая всю безнадежность этой затеи, как и того, что призыв в фольксштурм будет стоить ему дома и семейной жизни, Борн все равно храбро сражался на рассыпавшемся в прах Восточном фронте Германии. Он и его товарищи предпринимали все, что было в их силах, чтобы остановить грозно надвигавшуюся на Германию Красную Армию.
