Отдых Носсака долго не продлился. Спасения от бедствий войны, разрушений, бомбежек, дыма и смрада пожарищ не было, нельзя было и бросить тех, кого война оставила без крова над головой. Всего лишь несколько дней миновало с тех пор, как Носсак покинул Гамбург, отправившись на отдых, и «рев восьми сотен самолетов»[2] расколол жизнь навсегда, по крайней мере, для него. Воздушные атаки на Гамбург не были новостью, но когда они достигли своего пика в июле 1943-го, как пишет Носсак, «наступил конец».[3]
Возвратившись не только в опустошенный Гамбург, но и на руины собственной жизни, семья Носсаков испытала «невообразимый ужас от осознания утраты всего того, что мы считали само собой разумеющимся».[4] Носсак подчеркивает невосполнимость этой потери, указывая на то, что слова «мог бы» были в ту пору самой горестной фразой, звучавшей среди хаоса, некогда бывшего крупным немецким городом. Мог бы означало навеки упущенные возможности, способные предотвратить беды, обрушившиеся на Гамбург, которые навлекло нацистское государство. Если для Носсаков фраза мог бы означала, что им чудом удалось избежать гибели, для многих других она заключала в себе недопустимость массовой гибели людей, их нажитого, разрушений, жесточайшего перекраивания их судеб. Тем не менее людские решения — наиболее важные, ключевые, в том числе и принятые самими немцами, — обернулись трагедией для многих миллионов.
Слова мог бы усугубляют отчаяние, охватившее Носсака при воспоминании обрывка разговора, случайно услышанного им однажды в охваченном горем Гамбурге. Пожилая женщина сказала своей дочери: «Разве я тебе не говорила все время, что ты могла бы», — а затем, пишет Носсак, «дочь взвыла, будто смертельно раненное животное». Он добавил, что «в наши дни, когда кто-нибудь в разговоре близок к тому, чтобы пуститься в рассуждения на тему «мог бы», собеседник тут же оборвет его или же сам говорящий вдруг смолкнет на полуслове, добавив: «Впрочем, какое это теперь имеет значение?»[5]
Общий настрой «Волков Второй мировой войны» не таков, как у воспоминаний Носсака о Гамбурге, но и эта книга написана все в том же минорном ключе. Пауль Борн не столь меланхоличен, как его гамбургский современник, и его язык не отличается поэтичностью. Условия жизни обоих тоже непохожи: Носсак — городской житель, писатель, Борн — фермер, живущий на земле Восточной Пруссии, и географически, и в культурном отношении далекий от куда более утонченного урбанистического окружения Носсака. И хотя эти два немца тезки, их связывает нечто большее, чем просто совпадение имен. Как «братья по несчастью», они близки по духу.
