При знакомстве Эдвард Феррарс не расположил их к себе ни обхождением, ни привлекательной наружностью. Он не был красив, а его манерам, чтобы быть приятными, недоставало теплоты. Но когда он преодолел присущую ему робость, все его поступки указывали на то, что им руководит доброе, открытое сердце. Эдвард был умен, а хорошее образование лишь отточило его ум. Но чтобы соответствовать требованиям, которые предъявляли ему мать и сестра, жаждавшие, чтобы он получил пост — а какой, они и сами не знали, — ему не хватало ни способностей, ни желания. Они же хотели сделать его известной фигурой в свете. Мать пыталась заинтересовать сына вопросами политики, пристроить его в правительство или, к примеру, в инженерную службу, обслуживающую величественные пресноводные каналы Подводной Станции Бета. Миссис Джон Дэшвуд желала того же, что и мать, впрочем, ее бы также вполне устроило, если бы брат возглавил флот подводных гондольеров.
Но Эдвард не стремился ни к величию, ни к гондолам; его амбиции так далеко не простирались. Все его мечты были обращены к домашней тиши и уюту семейной жизни. Он увлекался наукой и посвятил много лет разработке собственной теории Большой Перемены. Эдвард Феррарс был невысокого мнения о теории тлетворного источника, увлекшей мистера Генри Дэшвуда в самоубийственную экспедицию; он полагал, что за первопричиной катастрофы следует обратиться ко временам Тюдоров, когда Генрих VIII отвернулся от Церкви Господней. Разгневавшись за такую дерзость, считал Эдвард, Бог наслал тварей морских на Англию.
И мать, и сестра считали подобные научные изыскания пустой тратой времени и таланта. На их счастье, у Эдварда был младший брат, который подавал куда большие надежды.
К тому моменту, как миссис Дэшвуд заметила его присутствие, Эдвард прогостил в Норленде уже несколько недель. В то время она пребывала в таком потрясении, что почти не обращала внимания на свое окружение. В конце концов он показался ей человеком тихим и ненавязчивым, что ей понравилось. В тягчайшие для нее минуты он не докучал ей неуместными беседами.
Тем большую душевную склонность к нему она почувствовала, поразмыслив над словами Элинор, упомянувшей однажды, до чего он не похож на свою сестру. Эта несхожесть еще больше расположила к нему миссис Дэшвуд.
— Совершенно достаточно сказать, — заявила она однажды за завтраком, — что он не такой, как Фанни. Это может означать только хорошее. Уже за это я его люблю.
