Вздохнуть поглубже. Снова посмотреть.
Ланселота нет; столько же вероятия увидеть его на этом свете, сколько на том. Ланселот изгнан из страны L'Eau Grise (как можно величать Великие Озера) и теперь скачет вверх по пыльному ночному небосклону почти с тою же скоростью, с какой наша здешняя вселенная (вместе с балконом и черным до ряби в глазах садом) несется к Арфе Короля Артура, где горит и манит Вега — одно из немногих небесных тел, которые можно определить при помощи этого проклятого чертежика. У Боков от звездной туманной мари кружится голова — седоватый ладан, безумье, дурнота безконечности. Но они не в силах оторваться от бредового пространства, не в силах вернуться в освещенную спальню, угол которой виден в стеклянной двери. И вот, как крошечный костер, показывается та самая планета.
Вон там, справа, Мост Меча, ведущий в Мiръ иной («dont nus estranges ne retorne»)[3]. Ланселот мучительно ползет по нему в неизъяснимой тоске. «Да не перевалишь через перевал, именуемый Пропащим». Но другой чародей повелевает: «Перевалишь. И даже обретешь чувство юмора, которое подымет и перенесет тебя над самыми трудными местами». Храбрым старикам Бокам кажется, что они видят Ланса, карабкающегося по железным крючьям, вбитым в муравленную скальную твердь небес, или беззвучно прокладывающего путь в мягких снегах туманностей. Вот, где-то между десятым и одиннадцатым привалами, Волопас, огромный глетчер, весь в штыбах и ледяных валунах. Пытаемся разглядеть извилистый маршрут восхождения; как будто различаем легкую сухощавую фигурку Ланса между несколькими силуэтами в общей связке. Скрылись! Он это был или Денис (молодой биолог, лучший друг Ланса)? Дожидаясь в темной долине у подножья вертикального небосвода, мы припоминаем (у мадам Бок это получается лучше, чем у ее мужа) специальные названия разселин и готических ледовых образований, которые Ланс в своем альпийском детстве, бывало, произносил с таким профессиональным щегольством (он теперь старше на несколько световых лет): сераки и шрунды, лавина и ее глухой грохот, французское эхо и германская магия, стуча подкованными башмаками, шагают здесь, якшаются как яки, запряженные в пару,[4] — на крутизне, бок о бок, как в средневековых романах.
Да вот он опять! Вот он переходит разщелину меж двух звезд; потом очень медленно пытается пройти по поверхности стремнины до того отвесной, что там совершенно не за что ухватиться и даже когда мысленно видишь эти нашаривающие выступ кончики пальцев и царапающие скалу башмаки, накатывает акрофобическая тошнота. И сквозь слезы старые Боки видят Ланса то безвыходно застрявшего на каменном карнизе, то снова ползущего вверх, то стоящего, в устрашающей безопасности, на вершине, которая выше остальных, с ледорубом и заплечным мешком, и его нетерпеливый профиль обведен каемкой света.
