Но так ли это? Можно взглянуть на это иначе, даже не принимая во внимание тот факт, что для такой работы армия могла выделить лишь слишком старых физически и слишком закостеневших умственно солдат, непригодных для любых других обязанностей. Дело заключалось в чистом прагматизме армейского мышления. Боевые периметры — места ужасов и мук, а передовые зоны, где действуют «рогатки», еще хуже. Если люди или материалы там не выдержат, это может обойтись очень дорого. Так пусть эти срывы произойдут как можно ближе к тылу.
Быть может, в этом есть смысл. Быть может, есть логика в том, чтобы изготовлять живых людей из плоти мертвецов (а человечество уже достигло черты, за которой ему нужно получать подкрепление хоть откуда-нибудь!) с огромными затратами и при помощи технологии, обычно ассоциирующейся с ватой и самыми тонкими инструментами часовщиков, а затем делать резкий разворот и швырять их в самое грубое и уродливое из возможных окружений, которое обращает их тщательно привитую лояльность в ненависть, а тонко сбалансированную психологическую настройку в невротическую чувствительность.
Не знаю, умно это по своей сути или тупо, и даже рассматривалась ли проблема как таковая армейским начальством из числа тех, кто принимает решения. Я видел лишь собственную проблему, и мне она казалась огромной. Я вспомнил, как совсем недавно относился к этим людям, и мне стало до тошноты стыдно. Но воспоминание подсказало мне идею.
— Скажите-ка мне вот что, — предложил я. — Как вы назвали бы меня?
Они удивились.
— Вы хотите знать, как я называю вас, — пояснил я. — Но скажите сперва, как вы называете таких людей, как я, тех, кто был... рожден. У вас наверняка есть собственные эпитеты.
Ламед ухмыльнулся так, что его зубы блеснули полумесяцем на фоне смуглой кожи.
— «Реалы», — ответил он. — Иногда мы называем людей «реалами».
Потом заговорили остальные. Нашлись и другие клички, много других кличек. И они захотели, чтобы я услышал их все. Они перебивали друг друга; они выплевывали слова так, словно каждое было ракетой или снарядом, и они выстреливали их в меня, с ненавистью глядя мне в лицо и оценивая удачность попаданий. Некоторые из прозвищ оказались забавными, некоторые весьма злобными. Мне особенно понравились «живородки» и «утробники».
— Ладно, — сказал я через некоторое время. — Полегчало?
Они все еще тяжело дышали, но им стало легче. Я это видел, а они это понимали. Атмосфера в классе слегка разрядилась.
