— И что мне делать? — спросила Элен почти беззвучно.
— Нам не нужно сейчас… это, — я слышал свой голос со стороны — хриплый, дрожащий. — Не нужно.
— Ты хочешь, чтобы я… Чтобы сделала аб… аб… — она снова взялась за картошку, макнула ее в густеющий кетчуп цвета бутафорской крови.
Я кивнул. Она съежилась.
— Надо, — сказал я.
То, что она не разрыдалась сразу, придало мне уверенности. Вот оно: решение! Просто отменить все, отыграть назад, словно ничего не было, сделать какую-то там операцию и забыть об этом случае. Получить отсрочку от взрослой постылой недожизни еще лет на пять, на десять… Это ведь не человек там, в ней. Это просто клетки…
Элен молчала. Надеялась, что я еще передумаю. У меня тогда была возможность сохранить ребенка, уберечь Элен и спасти свою душу.
— Ты не волнуйся. Я дам денег, — великодушно уточнил я.
Она вскочила — отлетел с лязгом и грохотом железный стул — неумело хлестнула меня по щеке ладошкой — и выскочила на улицу, в темно-синюю кордовскую ночь, бросив свой телефон на столе. Усатые деды и хозяин кафе отвернулись, чтобы не смущать меня. Зеленоглазая попросила счет. Никто из них, конечно, не понял, что случилось: мы говорили по-русски.
Я нащупал в кармане мятую двадцатку — должно хватить — положил на стол. Идиотски улыбаясь и вообще стараясь не терять достоинства, вышел наружу.
Кордова не понравилась мне. Мы ехали на море, в Тарифу, в место, где сливаются в одно Средиземное море и Атлантический океан, где бесконечные пляжи прижаты к неспокойной воде зелеными холмами с сотнями белых ветряных мельниц-электрогенераторов. Жаркий мистраль легко раскручивает десятиметровые лопасти, и они мелькают быстро, словно на разноцветной бумажной вертушке, с которой бежит навстречу ветру ребенок. Мистраль поднимает в воздух песок — все мощеные улочки Тарифы в небольших барханах — и дует в игрушечные паруса сотен виндсерферов. Мы собирались в Тарифу, чтобы кататься на досках.
В Кордову попали случайно: ехали автостопом от Мадрида, подобравший нас грузовик шел в нужном направлении, но в Кордове закипел. Водитель посоветовал нам не торчать всю ночь на трассе, а заночевать в старом городе. Волшебное место, сказал он. Не смотрите, что с виду старая Кордова безлика: это город древних тайн и удивительной красоты, только открывается он не для всех. Его дома стоят нетронутыми уже тысячу лет, и толком их не знают даже те люди, которые в них прожили всю жизнь.
Я увидел лабиринт одинаковых белых улиц шириной шага в четыре — машине не проехать. Здания в три этажа, за прожитые вместе века сросшиеся вместе и выкрашенные одной краской — той же, какой мажут хаты в Крыму, обведенные синим оконные проемы, захлопнутые ставни. Отличались друг от друга лишь двери — деревянные, покрытые затейливой резьбой и усеянные медными клепками. Некоторые из них, наверное, не разлучались со своими домами всю тысячу лет, а за железные входные кольца тянули и мавры-завоеватели, и рыцари Реконкисты, и еврейские торговцы, еще не изгнанные из страны Инквизицией, и наполеоновские солдаты, и республиканские добровольцы, и фалангисты Франко.
