Собрав в кулак то несчастное, тающее воображение, которое стремительно и жестоко отнимает рабочий день, Инка увидела себя: вон она усталой походкой удаляется в толпе, неохотно, разыскивая обломок хоть какой-нибудь скрытой пружинки, как бы подстроиться к окружающему. Бедная, от рвения вся изломалась. Сейчас она доплетется до конторы, изо всех силенок рванет железную дверь на себя, за спиной услышит тяжелый хлопок закрытой западни, на вахте отметит приход на десять минут раньше, чтоб скрыть опоздание. Потом усядется за стол, скроет за монитором чашку кофе и, похлебывая, будет плести из кожи амулет. Писсаридзе знает, что до двенадцати клиенты появляются редко, зачем же поднимать персонал в столь раннее время. А затем, чтобы лишний раз напомнить этим бледнолицым слабым существам, что они – мелкие суетливые грызуны. Потом явится посетитель, другой, третий, а на четвертом Инка станет словно из пробки, и дела ей уже не будет ни до галактик, ни до собственной жизни, пеплом рассеянной по рабочему дню, а экология души, какая может быть экология души в «Атлантисе», этом протекающем бункере с нефтью?
– Иди, иди, конторская крыса, – говорила она, отправляя свою удаляющуюся сутулую фигурку сонно продвигаться на тропе работы и, наконец, теряя из виду. Эх! Освобожденная, Инка сворачивает в переулок, избитая вежливыми толчками, пинками спешащих. В переулке стало ей как-то тревожно и мутно, а беспокойство накрыло, обдало с головой. И тогда, прислонившись к стене дома в безлюдном переулке, уронив сумку на асфальт и скрестив руки на груди, Инка снова припомнила, что говорил Уаскаро, и слова его прозвучали как указатель:
– Когда отпустишь себя, не ликуй, а когда найдешься, ничего не подмечай, не делай выводов, не высказывайся. Пусть тебя сначала мутит, потом трясет, потом колотит, словно ты маленький барабан. Ты будешь беспокоиться от собственного ослушания. Ты так привыкла к своим маршрутам, к своим тропкам, что любое отклонение вызовет ураган. И ты окажешься без крыши над головой – бездомная, голодная, чужая. Но потом ты найдешься, ты окажешься и поймешь, куда идти дальше и с какими песнями.
Совсем не шутка оказалось это бегство – рубашка Инки взмокла, а тельце под одеждой сжалось, как будто она попала прямо в открытое море, в шторм, где, как пенопластовый поплавок, ее трепало на волнах. Город предстал пред ней в неузнаваемом высокомерии и строгости. Она не узнавала и себя, как будто была и штормом и призраком этого шторма, а редкие прохожие без почтения омывали ее опасливыми взглядами. Подбежал мальчишка-попрошайка, пользуясь ее отчаянной борьбой со стихией, а также поникшим, витающим видом, жалобно потребовал два рубля.
