- Ничего нет проще, поэт, - ухмыльнулся Ленька. Он называл меня «поэт», и нам обоим такое обращение нравилось. (Лубеницкий, кстати, автор известной моей фотографии с крестом, поясная фотография полуголого якобы «Эдички».) - Галя -простая русская баба. Как таковая, несмотря на то, что у них со Славой миллионы, она никогда не отказывается выпить на халяву. Возьмем бутылку водки и банку огурцов и пойдем.
Так мы и сделали! Так просто и так банально. Мама Ленки мне понравилась, у нее был крутой нрав, прямота, и цинизмом дышало каждое ее слово. Речь зашла о дочерях, я сказал:
- Вы, наверное, Галина, для Лены хотите найти миллионера?
- Миллионера?! - воскликнула Вишневская высокомерно. - Нас миллионером не удивишь! Мы сами миллионеры. Пусть Ленка найдет себе парня, которого она полюбит!
Я зауважал тогда Галину Вишневскую и уважаю ее до сих пор за такую речь. Ростроповичи знали себе цену и держались с огромным достоинством. Она
держалась лучше, чем он. Ни перед кем не заискивала. Знакомства с самим Славой Ростроповичем пришлось ждать дольше. Оно состоялось на широкой мраморной лестнице, ведущей в зал Карнеги-Холл на 57-й улице в Нью-Йорке. Познакомил нас (мы столкнулись лбами, что называется) опять-таки вездесущий Лубеницкий.
- Вот, Слава, - сказал Лубеницкий, - хочу познакомить тебя с поэтом. - Поэт, я был одет в лиловый бархатный пиджак, рубашку в горошек с рюшами на груди. Если оценивать с точки зрения моих сегодняшних вкусов, одет я был странно. На ногах - сапоги на высоких каблуках, сшитые из цветных кусочков кожи, сапоги были привезены из Италии, светлые брюки.
Ростропович был одет просто: в затасканный смокинг. Он пожал мне руку и ехидно спросил:
- Что, когда же будет у нас в Нью-Йорке революция?
Из чего я заключил, что дочь, вероятнее всего, показывала ему мою самиздатовскую брошюру -текст «Революция в Нью-Йорке» с подзаголовком «передача нью-йоркского радио». Сейчас я уже не помню, давал ли я Лене Ростропович свою существовавшую тогда в форме рукописи книгу «Это я, Эдичка» и таким образом предположить, читал ли ее Ростропович. Не помню, давал ли. Но вот, что несомненно. Галина Вишневская дружила с Реми Сондерс (приятельница и некоторое время агент Михаила Барышникова), и та вполне могла дать семье Ростроповичей мой роман в рукописи.
Впоследствии я имел с семейством Ростроповичей некий мирный нейтралитет. К тому же сохранять его, этот нейтралитет, было легко* их жизнь и моя с 1980 года, когда я переехал в Париж, не пересекались. И географически мы оказались в разных местах мира, а социально были далеки с самого начала. Они - семья всемирно известных богатых музыкантов, я - энергичный outsider, борющийся за признание. Ленька Лубеницкий, впрочем, доносил до меня их мнения.
