– Повезло тебе, она как раз меняла оформление и одолжила мне образцы с витрины. Кстати, не стесняйся: если тебе захочется что-то купить, она отдаст по дешевке!
Все выглядело роскошно, жеманно и стоило, должно быть, заоблачно. Драпировки из вощеного ситца, клетчатые пледы, лампы, ковры с цветочным рисунком… Каролина притащила даже несколько безвкусных картинок, которые намеревалась продать на аукционе Друо.
– По-моему, лучше не придумаешь, – усмехнулась она. – Мещанские и благопристойные до омерзения, твоя жена будет в восторге.
– Ты просто чудо! – расхохотался Реми, который в это время заканчивал приклеивать в детской фриз с корабликами.
– Ну вот, осталось прикупить кое-что по мелочам…
– Да все и так безупречно!
– Конечно, – Каролина улыбнулась, – только я подумала, что ты мог бы заработать несколько очков, потратившись на четыре одинаковые пижамки и йогуртницу.
Оформление квартиры Реми было в своем роде шедевром, бывшая жена не могла этого не признать.
– Семьдесят пять метров? Надо же, а кажется, что намного больше. Дети, осторожнее с двухъярусными кроватями! Надеюсь, ваш папа внимательно прочитал инструкцию, когда собирал их. Пижамки хорошенькие, но Пенелопа соглашается спать только в ночной рубашке…
Доротея заглянула во все углы, раздираемая восторгом и яростью: она сама всегда мечтала жить именно в такой обстановке. Сразу видно, что ко всему этому приложила руку женщина, но ведь считалось, что Реми бросил ее не ради другой. Для творчества ему необходимо было одиночество, он задыхался в атмосфере семейной жизни, – словом, обычная чушь.
– Я никогда не видела эти картины. Откуда они взялись?
– Купил у Друо.
– Ну конечно. У меня-то, с четырьмя детьми, нет ни времени, ни денег на такие развлечения!
Она сделала недовольное лицо, заговорила тоном дамы-патронессы, и ему захотелось ей врезать. Или хотя бы напомнить, что с этих четырех детей она каждый месяц имеет неплохой доход в виде пособий, алиментов и всевозможных скидок. Но вместо всего этого он чуть не расплакался, внезапно заметив ее ярко-синюю тушь. И голова закружилась… А как ей было не закружиться, если он, подобно Свану, осознавшему, что Одетта ему не нравилась и была не в его вкусе, вдруг понял, что десять из своих тридцати пяти лет отдал неизвестно чему… смутному воспоминанию о хорошенькой девушке, которую, наверное, и не любил никогда… теперь он совершенно не был уверен в том, что любил. Просто захотел Доротею, потому что другие ее хотели. А может, даже и назло родителям, теперь разве скажешь. Его тогдашнее упрямство обернулось грудой тюля и горой печений, но это была лишь прелюдия к четырем крестинам, с каждым разом всё менее веселым. И сегодня он шатается под тяжестью четырех легоньких жизней, горюя о навеки утраченной беззаботности и о том, что наворотил, поспешно приняв решение, а потом – слишком долго не осмеливаясь все разрушить.
