— И домовиха с маленьким под кустом сидит, ее куда девать? — добавил Акимка.
— О-хо-хо… Не было хлопот…
Тимофею Игнатьевичу совершенно не хотелось покидать уютную постельку, тащиться непонятно куда, однако дело выходило серьезное: погублен хоть и деревенский, однако ж исконный домовой, может, даже родня.
Тимофей Игнатьевич встал и снарядился в дорогу.
Как все домовые, он был припаслив. Когда хозяева только-только переехали на новую квартиру, прибрал великое множество веревочек и проволочек. Хранил же все это имущество в туалетной дырке. Была там в стене дырка, откуда тянуло холодом. Обнаружив ее прежде хозяев, Тимофей Игнатьевич заделал ее так, что снаружи не видно, а попасть в пронизанную сквозняком пещеру легко. Жить в ней было невозможно, и он устроил там склад всякого добра, натянув веревки между трубами с горячей и холодной водой на манер гамаков.
Из этой дырки Тимофей Игнатьевич добыл большой кусок плотной полиэтиленовой пленки и моток шнура. Нести пришлось Акимке с Якушкой, и они не жаловались: слово старшего — закон.
На шоссейке они сразу нашли мертвое тело.
Оно уже как будто малость съежилось, но Акимке все казалось — случилась ошибка, этот бесталанный Ермолай Гаврилыч сейчас закряхтит, протрет глаза мохнатыми кулаками и сядет. А Якушка даже обошел его, надеясь уловить признаки жизни.
Но их-то как раз и не было.
— Бабу сюда ведите, — распорядился Тимофей Игнатьевич. — Пусть повоет.
— А что, нужно? — удивился Якушка.
Тимофей Игнатьевич задумался. Сколько он себя помнил, над престарелыми и крепко заснувшими домовыми никто не выл. Но вроде бы когда-то давным-давно овдовевшим домовихам полагалось…
Пока Якушка удивлялся, Акимка проявил неожиданную шустрость и понесся отыскивать деревенскую домовиху. Она уже малость пришла в себя, но выбираться из-под развесистого подорожника боялась.
— А ну как вихорь прилетит?
— Да улетел твой вихорь! Не вернется! — успокаивал Акимка. — Пойдем, я тебя отведу…
— Куда?
Акимка растерялся.
— Ну, к этому, твоему… — промямлил он.
— К Ермолаю Гаврилычу, что ли? — домовиха выглянула из-за круглого листа. — Сыскался?!
— Сыскался…
— А что ж сам не идет? Расшибся, что ли?
— Расшибся…
— Пойдем, дитятко, — встав, она взяла за худенькую, еще не в полную меру шерстистую лапку своего малыша. — А ты, молодец, поглядел бы — там, на дороге, мы свои пожитки побросали. Сделай доброе дело, подбери!
И поспешила туда, где ее должен был огорошить страшным известием Тимофей Игнатьевич.
