— Блейк? — переспросил старикашка. — Адмирал Блейк?
— Нет. Уильям Блейк. Великий Блейк.
— Никогда о нем не слышал.
— Величайший из всех англичан.
— Да? По какой части?
— Поэт и художник; но никогда не пользовался успехом. Не умел рекламировать себя.
— Сам не люблю рекламы.
— И правильно делаете. Блейк тоже не любил. Наше общество хочет восстановить справедливость, вот и все. Мы продаем пять тысяч акций по полкроны, в три взноса за полгода. Сто процентов прибыли. Без обмана. И на расписке в получении денег подпись секретаря. Чернилами.
— Это мне ни к чему, но я дам вам полкроны для вашего клуба, раз вы против рекламы.
— Дайте пять шиллингов, и мы изберем вас вице-президентом.
— Хватит с вас полкроны. — И он опустил руку в карман. Но в эту минуту Коукер высунула за дверь свой сорочий клюв и сказала:
— Ничего ему не давайте, капитан Джоунз.
— Я так и думал, что тут дело нечисто.
— Не то плакали ваши денежки.
— Я это сразу понял. А что это за Блейк?
— Блейк? Просто россказни.
— Ясно. Спасибо, мисс. — И он ушел.
Я был сердит на Коукер. Но она только сказала:
— Я предупреждала, что здесь я этого не потерплю.
— Так я же вышел за дверь.
— Вот старый дурень, и только сегодня из тюрьмы.
— Все законно. И ведь надо же мне где-нибудь ночевать? А ты не даешь мне честно заработать на ночлежку.
Но у Коукер снова испортилось настроение. Она только сказала:
— В среду, в девять. Не забудьте. И держитесь подальше от телефона.
Половина седьмого вечера. Слишком темно, чтобы писать. И сильно похолодало. Облака несутся к горизонту, как косяк призрачной рыбы подо льдом. Рдеет вечернее солнце. Деревья на песчаной косе как потемневшая бронза. Листья старой ивы колышутся под ветерком, кидая тени на те, что под ними, и отсветы на те, что вверху. Нужно хорошо владеть кистью, чтобы передать все это. А к чему? Работенка для Писсарро, не для меня. Во всяком случае, не теперь. Лирика, а не эпос.
Остановился на углу и надел носки. Шелк с шерстью. Шиллингов семь-восемь, не дешевле, Беда только, что у меня дырявые подметки, чувствуешь каждый камешек на мостовой. Подошел к урне и вытащил несколько вечерних газет. Запихал в ботинки, засунул в брючины, набил под жилет. Спасает от восточного ветра не хуже кожаного пальто. Да будет благословенна пресса, друг всех неимущих! Затем вошел в свой сарай и чиркнул спичкой, чтобы взглянуть на картину. Вдруг она исчезла. Так и есть. Просто кусок грязно-желтого холста. Удар под ложечку. Ну вот, сказал я, ночь испорчена, теперь не уснуть. Почему было не принять все на веру? Блаженны уповающие. Только это и надо было.
