В буфете никого, кроме Коукер. — Опять Вилли? — спросил я. Вилли — ее молодой человек. Клерк с товарного склада. Фигура — бутылка с содовой. Птичье лицо: глаза и клюв. Бас в церковном хоре. Планерный клуб. Спортивный мальчик. Ястреб-перепелятник. Гроза девчонок. Коукер регулярно ходит в церковь, не пьет, не курит. Вилли — ее единственная слабость.
Коукер нацедила мне кружку пива, но не дала, пока я не заплатил. Последний шиллинг. Но она кинула мне через стойку пару носков.
— Не какая-нибудь дрянь от Вулворта, — сказала она. — Только вздумайте заложить, душу вытрясу.
— Спасибо, мисс. Я вот ломаю голову, в каком отеле мне переночевать. В моем палаццо выбиты все стекла.
— Только не у меня. К себе я вас не пущу. Попытайтесь у Роутона.
— У Роутона нет мест, — сказал я.
Коукер ничего не ответила. Но взгляд у нее был отсутствующий. А когда у нее такой вид, будто она боится, не расстегнулась ли у нее подвязка, она обычно настроена дружелюбно. Я уже было собрался попросить у нее пять шиллингов под наследство, которое когда-нибудь получу, как она сказала:
— Я их купила для Вилли.
— А с ним разве что случилось?
Коукер ничего не ответила. Лицо ее было непроницаемо, как кафель в общественной уборной. Затем сказала:
— Сбежал с Белобрысой.
— Вернется, стоит поманить.
— Только не он. И на пять лет его старше. Вдова.
— Есть о чем горевать. Заведешь себе парня получше.
— Только не я, — сказала она. — С Вилли мне просто повезло. Спасибо гимнам в прошлое Рождество... при плохом освещении.
— Все еще поешь в церковном хоре?
— Нет и не буду, мистер Джимсон. Хорошенького понемножку. Ноги моей больше не будет в церкви.
Ненавижу Бога. Справедливо это, по-вашему, дать девушке такое лицо?
— А ты не расстраивайся, Коуки. Не лезь в бутылку. Я вот погорячился и попал в беду.
— Захочу и буду, — сказала Коукер. — Кто мне запретит? Плевать мне, что со мной станет. Еще когда я была сопливой девчонкой и у меня болело ухо, я, помню, говорила: боли, боли, проклятый подвесок, поделом мне, лучшего я не заслужила.
