Мне никогда не забыть того утра, когда, проснувшись, я увидел Макси, глядящего на Ахмеда и трех его сыновей, которые, повернувшись головами на восток и распростершись ниц на циновках, глубоко погрузились в молитву. Я уже собирался отпустить какую-нибудь шутку относительно этих нелепых, лежащих ничком фигур, когда вдруг увидел в глазах брата острую тоску и сострадание. Выражение его лица настолько потрясло меня, что я закрыл рот и никогда больше не упоминал об этом.
Тот день, когда я должен был заставить Макси покинуть опийную ферму, был самым тяжелым в моей жизни. Макси и прежде нередко злился и время от времени даже угощал меня увесистыми тычками, но в таком бешенстве, как в тот день, он никогда еще не был.
— Но мы должны уйти, Макси! — увещевал я его.
— Почему? Почему?! Ты же знаешь, мне здесь нравится!
Только после того как Макси пожевал сырого опия, я сумел успокоить его и заставить выслушать меня.
— Мы только начинаем, Макси, — говорил я. — Это только начало пути братьев Хордун. Самое начало. Эти люди будут здесь всегда. Если потом — но только потом! — мы, попытав удачу, ничего не добьемся, ты сможешь сюда вернуться. И тогда я отдам тебе все, что у меня будет. Обещаю.
— Но я…
— Макси…
— Братишка, жизнь этих людей наполнена смыслом. Они не бродяжничают, здесь — их дом, и он реален. Ты можешь прикоснуться к нему. Он — в них самих.
Мне никогда не забыть тех слов, но тогда я ответил:
— Знаю, Макси. И они тоже любят тебя.
— Верно, братец, — мучительным шепотом проговорил Макси. — На самом деле любят.
А потом он погрузился в глубокое молчание, и я почувствовал, как в нем снова растет напряжение.
Глава тринадцатая
ИГРЫ ВОКРУГ ДОГОВОРА
Ричард вспомнил о том молчании Макси сейчас, когда он столкнулся со столь нехарактерной для китайцев тишиной, царившей в Чжэньцзяне. Потому что тишина, воцарившаяся в захваченном городе после взятия его британским экспедиционным корпусом, не имела отношения к какой бы то ни было любви. Поначалу Ричард надеялся, что население покинуло город через восточные ворота, но, когда он открыл калитку, ведущую в ветхий дворик, содержимое его желудка поднялось к горлу. Он захлопнул проклятую калитку и стал хватать ртом воздух. На какое-то мгновенье ему страстно захотелось, чтобы в руке оказалась трубка с опием.
— Сэр, сюда… — окликнул Ричард, когда к нему вернулся голос.
Гоф и его лейтенант подошли.
— Вы бледны, как…
Ричард пинком открыл тяжелую калитку и указал на двор. Войдя внутрь, Гоф увидел чудовищную сцену. Целая семья покончила с собой. Деды, родители, дяди, тети, двоюродные братья и сестры — все лежали на земле. Некоторые все еще дергались в агонии, сраженные ножами, торчащими в их шеях. Но — никакого шума. Ни звука.
