– В этом-то все дело. – Тут во Франсиса влилось немного рома и из него вышло немного дыма. – Ты с ней спишь, говоришь, что любишь ее, и тебя не колышет, что ее берет другой мужчина?
Вопрос в самую точку. Я сделал затяжной глоток, чтобы успеть обдумать ответ. Волнует ли меня то, что Моника спит с другими?
– Не имеет значения, – соврал я.
– Ты циник.
Нет, я не был циником. В действительности я страдал при мысли, что до меня Монику лапал какой-то грязный иностранец, который слюнявил ее сверху донизу. Мне не хотелось признаваться в этом Франсису, но без содрогания я не мог представить себе Монику с кем-то другим. Тем не менее приходилось мириться. Мне было не по силам изменить положение вещей. Где взять доллары, которые ей нужны, чтобы жить по-человечески? Я, увы, сам не знал, как буду жить завтра. Что можно было ей предложить?
А готова ли она сама бросить все ради моей особы? У меня не хватало мужества спросить ее об этом. В конце нашей истории я узнал, что да, готова, но было уже слишком поздно, чтобы изменить жизнь. Ничего нельзя было изменить. Реки впадали и всегда будут впадать в море, волны всегда будут биться о берег, а луна всегда будет играть прибоем.
– Поговорим о другом, – сказал я сухо.
Мы выпили в полной тишине, а когда «Абана Клаб» закончился, Франсис достал бутылку без этикетки.
– Что за штука? – спросил я, а голова моя уже кружилась, как детская карусель.
– Лучший ром, самогон, чистый спирт, сок грейпфрута с сахаром. Искра божья.
– Искра божья?
– Да. Голова твоя так заискрит, что позабудешь все горести и заботы. Давай выпьем, братец.
– Стой. За что пить будем?
– Да, за что бы?… – Стакан в руке Франсиса застыл у самых губ. – Есть тостик. Выпьем за всех сволочей, которые испоганили нам жизнь.
– За них?! – не смог я сдержаться.
– Да, чтоб их повесили за яйца вниз головой. – Франсис захохотал.
– Такого никогда не будет, – отрезал я.
– Не скажи!
– На всех веревки не хватит.
Франсис снова захохотал и шлепнул меня по плечу, но я сидел с каменным лицом, моя голова-карусель кружилась все сильней.
– Тогда вышвырнем сукиных сынов в море с гирями на ногах, вместе с их матерями.
– Тоже не пойдет… – Карусель вдруг остановилась, и я уставился на стакан с ромом.
Франсис взглянул на меня с интересом.
– Не пойдет… потому что у мрази нет матери.
– Верно, ох верно. – Франсис с жадностью приник губами к полному стакану, выплеснув немного рома на пол.
Мы пили, пока не опорожнили всю бутылку. Франсис схватил ее за горлышко и, потрясая, как флагом, заорал:
