«Для того, чтобы залить эти горькие воспоминания, — писал он в конце, — я еду в Вильно и буду так пить, чтобы меня черт побрал, как того пожелала пани».
— Будет ли ответ? — спросил лесничий.
Она заколебалась. Нет, зачем я буду писать ему? И вообще зачем это все?
— Ответа не будет. Только прошу передать пану, что я желаю ему всего самого хорошего.
Прошли три недели. Чинский не показывался. Марыся тосковала и даже гадала: приедет ли, зайдет ли в магазин? В конце третьей недели ей пришла телеграмма. Она глазам своим не верила: это была первая в жизни телеграмма, адресованная ей лично.
«Мир скучен. Жизнь ничего не стоит, как поживает аптекарша? Пани самая красивая девушка в Центральной Европе. Жаль. Лех».
Три дня спустя в Радолишках раздался треск мотоцикла, объявляя всему местечку, что молодой Чинский возвратился в родные места. Марыся едва успела подбежать к зеркалу и поправить волосы, как он уже был в магазине.
В сущности, ее обрадовал этот приезд, но она не подала виду: боялась, чтобы Чинский не подумал, будто ей нужна его дружба. Холодный прием снова разозлил его и испортил радость долгожданной встречи.
Обменявшись с Марысей несколькими ничего не значащими фразами, он сказал:
— Вы осуждаете мой снобизм, но у снобов есть одно достоинство: они умеют быть вежливыми даже тогда, когда им этого не хочется.
Ей захотелось сказать, что ему не нужно быть любезным, что своим возвращением и тем, что помнил о ней там, в Кринице, он доставил ей большую радость… Но вместо этого она процедила сквозь зубы:
— Я знаю, что ваша любезность носит именно такой характер.
Он посмотрел на нее пронзительным взглядом:
— О да! Вы правы!..
— Не сомневаюсь.
— Тем лучше.
— Удивительно только, зачем вы прилагаете столько усилий.
Чинский рассмеялся, как ей показалось, иронически.
— Вовсе нет. Это происходит автоматически. Видите ли, мое воспитание дало мне возможность довести до автоматизма правила приличия в общении с людьми…
Девушка опустила голову:
— Я в восторге.
Он резко отвернулся, и она не могла видеть его лицо, но была уверена, что в эти минуты оно выражало злобу.
Но Марысе хотелось мира и согласия. Она понимала, что должна сказать ему что-нибудь доброе, что судит о нем несправедливо и что он уже никогда не вернется, если сейчас не услышит от нее ласкового слова. Она понимала все это, однако не могла решиться на капитуляцию.
— Прощайте, — сказал он и, не ожидая ответа, быстро вышел.
Она не расплакалась только потому, что как раз в следующую минуту в магазин вошла покупательница.
