Голос его задрожал.
— Я тебе напишу. Адрес-то ты свой знаешь?
— Знаю, — кивнул Колька, — Мерзляковский переулок, дом шесть, квартира восемнадцать.
— Ладно, — сказал Петр, — я тебе буду письма писать. А эти тебя отдадут, на фига ты им сдался? — Он мотнул подбородком в сторону Колькиной дачи.
Колька многое хотел бы сказать ему, но что-то не получалось.
— Правда заберешь? — наконец спросил он.
— Правда, — твердо ответил Петр. — Ну, до свиданья.
— До свиданья, — глотая слезы, сказал Колька. — Приезжай скорей.
Луна плыла по небу и качалась, словно ее напоили и она забыла, куда ей плыть. У нее было плачущее сморщенное лицо. Колька подумал, что там, высоко, может быть, тоже живут люди, а раз так, то ведь и они, наверное, умирают, и их хоронят. Может, луна напилась на поминках?
За стеной разговаривали отец с матерью. Сначала — негромко, потом мать зарыдала, и тут же раздался грохот, словно кто-то рухнул с кровати, и материнский крик:
— Я тебя не пущу!
— А я тебя не спрашиваю! — отцовский бас перекрыл все звуки. — Не рви на мне майку!
— У! — отрывисто и хрипло ухнула мать и вдруг закуковала, как кукушка: — У — У! У-У! У-У!
Зажегся свет, и послышалось торопливое шарканье бабкиных тапочек.
— Я тебя убью! — кричала мать в перерывах между “У-У, У-У”. — Я найму людей и убью тебя, ты с ней жить не будешь!
— Ну, все, — отчетливо сказал отец, — хватит с меня.
И тут же от дома отъехала машина, словно отец впрыгнул в нее прямо из окна.
Колька вжался головой в подушку, натянул на себя одеяло. Ночь была теплая, но его затрясло, как в прошлом году, когда он в детдоме болел корью.
Утром они с матерью поехали в город. В окне моросил дождь. За всю дорогу Вера не проронила ни слова.
— Мам, — не выдержал Колька, — мы куда едем-то? Домой?
Мать громко сглотнула слюну.
— Нет, — сказала она, — не домой. В другое место.
— Куда? — спросил он.
— Увидишь, — прошептала Вера, и лицо у нее стало такого же красного цвета, как плащ.
Колька вдруг разглядел болячку на материнском подбородке. Болячка была замазана белым и поэтому стала сильно заметной на покрасневшей коже. На вокзале мать долго дозванивалась куда-то из автомата, потом что-то записала в блокнот. Взяли “левака”. В машине так сильно пахло бензином и вином, что Кольку затошнило и он испугался, что его вырвет. Хотел было попросить, чтобы остановились, но увидел Верины выпуклые неподвижные глаза и промолчал. Через полчаса машина затормозила у голубого дома с костлявыми балконами. В лифте тоже пахло вином, а кнопки этажей были липкими. На пятом этаже кабинка остановилась и вошла толстая старуха с зонтом и палкой.
