— Не хочу садиться в тюрьму! — Джиллиан снова вытаскивает сигарету и закуривает.
В результате их семейной истории у нее развился настоящий комплекс брошенного, вот почему она всякий раз уходит первая. Ей это известно, она лечилась, потратила уйму времени и денег на психоаналитиков, но это ничего не изменило. Нет такого мужчины, чтобы обскакал ее в этом и порвал с ней первым. Здесь она не знает себе равных. За исключением разве что Джимми, строго говоря. Он-то ушел, а она осталась есть себя поедом из-за него и расплачиваться за это.
— Я с ума сойду, если меня посадят. Я ведь даже не жила еще, если разобраться. То есть по-настоящему. Я хочу работать, вести нормальную жизнь. Ходить к друзьям на шашлыки. Родить ребенка.
— Что ж, раньше надо было думать. — Это как раз то самое, что Салли и советовала всегда Джиллиан, из-за чего в последние годы их телефонные разговоры все более сокращались, а там и вовсе прекратились. То самое, о чем она писала в своем последнем письме — том, которое так и не дошло до Джиллиан. — Надо было бросить его, и кончено.
Джиллиан кивает головой:
— Надо было вообще с ним не знакомиться. То была изначально моя ошибка.
Салли внимательно изучает лицо сестры в зеленоватом лунном свете. Джиллиан, может быть, и красива, но ей уже тридцать шесть, и она слишком часто влюблялась.
— Он тебя бил? — спрашивает Салли.
— Это что, имеет значение?
С близкого расстояния Джиллиан определенно не выглядит молодо. Слишком долго жила в Аризоне — вот и глаза слезятся, хотя она уже больше не плачет.
— Да, — говорит Салли. — Имеет. Для меня — имеет значение.
— Понимаешь... — Джиллиан отворачивается от «Олдсмобиля», потому что иначе ей не забыть, что всего лишь несколько часов назад Джимми подпевал в машине кассете с записью Дуайта Йокама. Эту песенку она готова была слушать снова и снова — ту, в которой поется про клоуна, — и Джимми, на ее вкус, исполнял ее в миллион раз лучше Дуайта, чем достаточно много сказано, учитывая, что она без ума от Дуайта. — В этот раз я действительно любила. Всем нутром. Веселого мало, в сущности. Это жалкое состояние. Непрерывно хотела его, как ненормальная какая-то. Как будто я тоже вроде тех женщин.
Те женщины, на кухне в сумерках, с мольбой падали на колени. Божились, что в жизни больше ни на что не позарятся, только бы им досталось то, чего они желают сейчас. Тогда-то, бывало, Салли с Джиллиан и давали клятву, сцепляясь мизинцами, что они такого несчастья, таких мучений не допустят. Что бы ни случилось, такому с ними не бывать, — вот о чем перешептывались они в темноте, сидя на пыльной черной лестнице, словно желание — это вопрос личного выбора.
