Он даже не брал всех вещей, которые находил, только рассматривал, восхищаясь их незнакомым обликом и долговечностью.
Дома были разные, но в каждом своеобразие и особость. Лестницу в парадном неряшливо оштукатуренного особняка, где на площадках стояли вечно переполненные мусорные ведра, украшали дубовые панели с зеркалами в простенках, указывая, что не всегда здесь жило по пять человек в каждой комнате, были времена получше.
Кое-где печки, уже не используемые с вводом парового отопления, были по-мещански заклеены обоями, но в большинстве случаев белые кафели блестели, как новые, а в кухнях самых старых домов огромные русские печи были облицованы крупными изразцами, с бирюзовой обводкой по краям.
Их дом был деревянный и потому в нем всегда было хорошо: зимой, когда натоплено, жарко, прохладно летом, благоуханно весной. Отопление работало, нельзя же было отключить один дом из круговой системы теплоцентрали, но где-то прикрутили вентили так, чтоб только-только не рвало от мороза батареи. Топлива, которое он набирал во время ночных прогулок: щепок, старых досок, остатков мебели — хватало. Каждый вечер он сидел перед открытой печной дверцей на самодельной низкой скамеечке, любуясь огнем и удивляясь, какая энергия заложена в дереве, как много жара дает какой-нибудь кружок старого бревна.
Он клал ковровую подушку на пол перед печью и звал свою мечтательницу. Она садилась лицом к огню, прямо между его раздвинутыми коленями, и он выдыхал тепло на узкий островок шеи между воротником и стрижеными волосами, а она вдыхала ореховый солоноватый мужской дух и эфирный аромат горящей смолы, похожий на запах ночного поцелуя, этой ротовой влаги, испаряющейся с горячей щеки, и смотрела, как кудрявится кора на поленьях в печи и зеленым пламенем вспыхивают цветные страницы старых журналов.
И потом ночью она вслушивалась в скрип половиц под чьими-то неровными шагами, но никому не рассказывала о странных звуках, которые называла про себя ангельским говором. Перед сном или в тихом одиночестве возникала успокаивающая мелодия, сладостное завывание, как воркованье незримого голубя с неповторимым ритмом: “Мгуа-мгуа-мгуа” — уговаривание и счастливый плач.
Порой, входя в квартиру с улицы, она боковым зрением видела разбегающихся серых зверьков — то ли зайцев, то ли узкотелых ласок — и принималась искать их, никогда не находя. Он смеялся таким ее рассказам, и она таила теперь подобные происшествия, понимая, что это похоже на симптомы психопатии.
