После примерно десяти ходок Исмаилу казалось, что его сердце выпрыгивает из груди в горло, а моряк в ослепительной форме, всё так же зевая, покачивался с ноги на ногу и глядел на барашки, которые теперь взбороздили гладь Золотого Рога.
Где-то на тринадцатой или пятнадцатой ходке, когда при каждом шаге ему казалось, что он не сделает ни одного шага более, моряк в ослепительной форме что-то крикнул, наконец, матросу, красившему опалубку, и Исмаил понял, что настал момент действовать. Сбросив мешок в трюм, Исмаил глянул на спину шагающего прочь офицера и повалился в отверстую черноту трюма. В клубе поднятой пыли, он прокатился по наваленным в трюме мешкам, и забился в узкое пространство между мешками и бортом судна.
— Эй, ты, — негромко позвал кто-то с палубы. На фоне яркого неба темнела чья-то фигура. — На, держи, — всё так же негромко сказала фигура, роняя в трюм небольшой сверток, плюхнувшийся на мешки. Исмаил протянул руку, нащупывая сверток. В нем оказалась подсохшая лепешка. Фигура на палубе сбросила что-то еще, покатившееся по мешкам, и когда Исмаил добрался до упавшего предмета, он оказался плотно закупоренной бутылкой с водой.
Грузчики продолжали сбрасывать в трюм мешок за мешком, и спустя некоторое время Исмаил задремал, сквозь сон регистрируя монотонные шлепки человеческих подошв по палубе, глухие уханья падающих мешков и изредка голоса переговаривающихся на палубе людей, по звучанию которых он догадывался, что они говорили по-русски.
Потом он проснулся, внезапно поняв, что звуки шагов прекратились и что в трюме стало совсем темно. Он прокарабкался между бортом судна и мешками туда, где должен был быть ныне закрытый люк. Слабая струйка прохладного воздуха веяла из едва различимой щели. Потом кто-то наступил на люк, звякнуло железо, и струйка воздуха иссякла.
Отпив воды из бутылки, он вытянул ноги, которые уперлись в один из мешков, заложил руки за голову, которая опиралась на другой мешок, и тихо запел румынскую песенку, которую помнил с раннего детства. Потом он снова заснул, а когда проснулся, равномерный рокот работающей машины где-то в утробе судна, плеск воды и покачивание сказали ему, что судно отчалило от пирса. Мысленно он повторял, как заклинание, Кара-Дениз, Кара-Дениз, Кара-Дениз — как если бы это заклинание могло вынудить судно направиться не в Ак-Дениз, Средиземное море, на запад, а в Кара-Дениз, Черное море, в сторону страны его родителей, где его ждало великолепное, радостное будущее.
