Сквозь опущенные веки пробивается свет дня, но открыть глаза нет сил. Слава богу, сонная одурь понемногу отступает. Александр, тяжело ворочая отупевшими мозгами, попытался припомнить подробности вчерашнего дня или хотя бы вечера. Кажется, что тупую боль в голове вызывают даже сами мысли, куцыми обрубками, словно опарыши в гниющем мясе, тяжело ворочающиеся в залитых мутным алкоголем извилинах. Бежецкий с отвращением представил себе эту картину и едва смог сдержать мучительный рвотный спазм. Да-а, чересчур живое воображение всегда было его безжалостным врагом, особенно в такие вот минуты. Ага, наконец что-то проясняется! Результаты тяжелого похмелья налицо, но вот первопричина…
Не припоминалось решительно ничего, лишь какие-то бессвязные отрывки, вероятно к делу совсем не относящиеся, фамилия Ладыженский да смутно знакомая фраза: “Это большая пошлость — так напиваться на рубль!…” Кажется, пили в ресторане только до полуночи, потом куда-то поехали. Цыгане, визжащие дамочки, виснущие на руках, пальба из револьвера поручика по пустым бутылкам, смех до упаду, вызванный тупостью городового… Потом какая-то квартира, совершенно незнакомая… Олечка… Лариска… Как же он добрался до постели? Кто его раздевал? В голове царила какая-то вселенская пустота.
Отчаявшись собрать воедино куцые огрызки воспоминаний, Александр мученически простонал, едва ворочая в пересохшем рту шершавым, как рашпиль, языком:
— Клара-а…
В ответ раздался голос, вовсе не напоминающий тот, который он всем сердцем надеялся услышать:
— М-да, ваше благородие, плебейские привычки неискоренимы, я вижу.
Бежецкий вздрогнул и испуганно открыл глаза: в кресле подле роскошного графского ложа вольготно развалился, покачивая носком сверкающей туфли, штаб-ротмистр Владимир Довлатович Бекбулатов собственной персоной. В изящно отставленной руке князя дымилась ароматная сигара, надо полагать, его любимый “Кронпринц”. Александр, к своему стыду, еще не научился безошибочно определять сорта здешнего табака по запаху, да и вряд ли когда-нибудь научится со своим обонянием, навсегда, наверное, отбитым ароматом отечественной “Примы”! Мучительно захотелось курить, но при одной лишь мысли о курении неугомонный желудок снова совершил попытку к бегству, едва не увенчавшуюся успехом. Чтобы справиться со спазмами, Бежецкий тяжело перекатился на живот, но это движение вызвало новый взрыв боли в голове, тут же завершившийся третьей, наконец удачной, попыткой. Бежецкий едва успел свеситься с противоположной от князя стороны кровати, мечтая о тазике. Бекбулатов, с интересом человека бывалого наблюдая за похмельными страданиями ротмистра, наконец сжалился над ним и, не вставая с кресла, протянул руку и небрежно дернул за шнур колокольчика:
