– Я устал, – сказал он. – Дай я прилягу рядом с тобой. Мне надо поспать. Я сегодня не спал до трех часов утра.
– А что ты делал?
– Навещал больного. Ты разбудишь меня, когда стемнеет?
Кондиционер возле окна жужжал так, словно наступило настоящее лето; сквозь сон ему показалось, что он слышит, как звонит колокол, большой пароходный колокол, подвешенный на веревке к стропилам веранды. Он смутно почувствовал, что она встала и ушла. Вдали послышались голоса, шум отъезжающей машины, а потом она вернулась, легла рядом, и он снова заснул. Ему приснилось, как уже не снилось несколько лет, поместье в Парагвае. Он лежал на своей детской кроватке над лестницей, прислушиваясь к шуму защелкиваемых замков и задвигаемых щеколд – отец запирал дом, – и все равно ему было страшно. А вдруг внутри заперли того, кого надо было оставить снаружи?
Доктор Пларр открыл глаза. Металлический край кроватки превратился в прижатое к нему тело Клары. Было темно. Он ничего не видел. Протянув руку, он дотронулся до нее и почувствовал, как шевельнулся ребенок. Пларр коснулся пальцем ее лица. Глаза у нее были открыты. Он спросил:
– Ты не спишь?
Но она не ответила. Тогда он спросил:
– Что-нибудь случилось?
Она сказала:
– Я не хочу, чтобы Чарли вернулся, но и не хочу, чтобы он умер.
Его удивило, что она проявила какое-то чувство. Она не выказала ни малейшего чувства, когда сидела и слушала полковника Переса, а в разговоре с ним самим после того, как Перес ушел, вспомнила только о «кадиллаке» и о пропаже очков от Грубера.
– Он так хорошо ко мне относился, – сказала она. – Он очень добрый. Я не хочу, чтобы его мучили. Я только хочу, чтобы его здесь не было.
Он стал гладить ее, как гладил бы напуганную собачонку, и потихоньку, ненамеренно они обнялись. Он не чувствовал вожделения и, когда она застонала, не почувствовал и торжества.
Пларр с грустью подумал: почему я когда-то так этого хотел? Почему я думал, что это будет победой? Играть в эту игру не было смысла, ведь теперь он знал, какие ходы ему надо сделать, чтобы выиграть. Ходами были сочувствие, нежность, покой – подделки под любовь. А его привлекало в ней ее безразличие, даже враждебность. Она попросила:
– Останься со мной на ночь.
– Разве я могу? Служанка узнает. А вдруг она расскажет Чарли?
– Я могу уйти от Чарли.
– Слишком рано об этом думать. Надо прежде его как-нибудь спасти.
– Конечно, но потом…
– Ты ведь только что о нем беспокоилась.
– Не о нем, – сказала она. – О себе. Когда он здесь, я ни о чем не могу разговаривать, только о ребенке. Ему хочется забыть, что сеньора Санчес вообще существует, поэтому я не могу видеться с подругами, ведь они все там работают. А что ему за радость от меня? Он со мной больше не бывает, боится, что это повредит ребенку. Как? Иногда меня так и тянет ему сказать: ведь все равно он не твой, чего ты так о нем заботишься?
