Они заспешили прочь от вертолета. Тот летел медленно, но все равно нагонял, пилот будто чуял, где находятся беглецы. Вода превратилась в жижу, на поверхности ее все чаще встречались островки травы, так называемые плывуны, в грязи болтались гниющие куски древесных стволов, ветки и коряги, их приходилось отталкивать со своего пути, а самые здоровые — обходить. Вертолет приближался. Оглядываясь, Тимур видел двух стрелков, высунувшихся слева и справа, луч с гудением бил из-под корпуса, превращая ночь в белый холодный день, его граница нагоняла беглецов. Они успевали добраться до леса, но не успевали спрятаться, Тимур понимал: стоит на краю болота вскочить, чтобы прыгнуть в лес, и их сразу заметят, воен-сталам надо только дать пару очередей — расстояние совсем небольшое, они просто раскрошат беглецов.
Понимал, но не видел другого выхода и брел через грязь, иногда подталкивая притихшую Вояку. Они достигли большого тяжелого плывуна, нырнули под него; тихо отфыркиваясь, вынырнули с другой стороны. Лес начинался прямо перед ними, а слепящий день, в котором ярко блестела поверхность болота, был уже совсем близко. Он накрыл травяной остров за спиной, когда от большого черного клубка корней, лежащего у границы леса, донеслось:
— Пиплы, ко мне! Тут как у Маврикия за пазухой — тихо, темно и пиявки не кусают!
Схватив Вояку за шиворот, Тимур потащил ее к корням. Прожектор целиком озарил прибрежный плывун, стало светло… еще светлее… Сквозь рокот донесся кашель одного стрелка, а впереди между корнями они увидели голову Растафарыча.
Спустя несколько мгновений луч уперся в корни. Тимур, водитель и Вояка замерли под ними, соприкасаясь плечами; макушки, лбы, глаза и носы над поверхностью, все остальное под ней.
Пару секунд свет слепил их, прожектор превратил мир в чересполосицу ярких пятен и черных, глубоких теней, давящий на уши рокот лился сверху, а потом вертушка ушла вбок, луч скользнул вдоль кромки леса, и по контрасту с режущим глаза черно-белым калейдоскопом воцарилась абсолютная, непроглядная темнота.
Вояка булькнула грязью. Тимур, не высовываясь, сморкнулся в обе ноздри. Растафарыч приподнялся и сказал:
— Я всегда говорил: Большой Маврикий любит отважных. Так, сейчас в лес ныряем и чешем отсюда со всех ног.
* * *
Жизнерадостность Вояки могла сравниться только с ее говорливостью. Когда мокрые, продрогшие и грязные они углубились в лес, девушка, стуча зубами, начала болтать про то, как ей по кайфу избавиться наконец от своей гидрофобии, как она теперь полюбила воду, готова купаться с дальними заплывами хоть каждый день и не нарадуется открывшимся в связи с этим жизненным перспективам, — пока в конце концов едва не вступила в притаившуюся между кустами «электру».
