…Был особенно грустный день. Ветер рвал последние листья мокрых облезлых уксусных деревьев, уныло высовывавшихся из-за грязных дощатых заборов. Улица была пустынна, мертва, и двери «карнавала», которые так гостеприимно распахивались летом, теперь были плотно закрыты, поднимая адский визг, когда кто-либо из нас беспокоил их.
Я сидел с Алексеем в пустой биллиардной и, куря папироску, изготовленную из спички, обернутой бумагой, слушал:
— И вот, братец мой, приходить ко мне генерал и говорит: «Вы будете Алексей Дмитрич Моргунов?». «Так точно, я. Садитесь, пожалуйста». «Ничего, говорит. Я и постою». «А только, говорит, такое дело, что моя дочка вас видела и влюбилась, а я вас прошу отступиться». «— Чего-с? Не желаю!». «Я вам, говорит, дом подарю, пару лошадей и десять тысяч!». «Не нужно, говорю, мне ни золота вашего, ни палат, потому все это у вас наворовано, а дочка ваша должна нынче же ко мне притить!». Видал? Вот он и говорит: «А я полициймейстеру заявлю об таком вашем деле». «Да сделай милость. Хучь самому околодочному». Взял его за грудки, да и вывел, несмотря, что генерал. Ну, хорошо. Приезжает полициймейстер. «Вы Алексей Моргунов?». — «А тебе какое дело?». — «Такое, говорит, что на вас жалоба». «Один дурак, говорю жалуется, а другой слушает». «Отступитесь, — говорит, — Алексей Дмитрич. А то, говорит, добром не кончится»… «Чего-с? Ах ты, селедка полицейская». «Прошу, говорит, не выражаться, а то взвод городовых пришлю и дело все закончу». «Присылай, говорю». Схватил его за грудки, да в дверь. Ну, хорошо. Приезжает взвод, ружья наголо — прямо ко мне!..
Сердце мое замерло… Я знал храбрость этого молодца, был уверен в его диком неукротимом мужестве и свирепости, но страшные слова «ружья наголо» и «взвод» потрясли меня. Я посмотрел на него с тайным ужасом, замер от предчувствия самого страшного и захватывающего в его героической борьбе с генералом, — но в это время скрипнула дверь… вошел отец. Он был суров и чем-то расстроен.
— Вот ты где, каналья, — проворчал он. — Мне это надоело! Целые дни валяешься по диванам, воруешь папиросы, а на столах в ресторане на целый палец пыли. Получай расчет и уходи по добру, поздорову.
Сердце мое оборвалось и покатилось куда-то. Я вскрикнул и закрыл лицо руками… Вот оно! Только бы не видеть, как этот страшный безжалостный забияка будет резать отца, так неосторожно разбудившего в нем зверя. Только бы не слышать стонов моего несчастного родителя!
