— Анна, — сказал я, — оказывается, склад боеприпасов был взорван благодаря четырем кострам, разложенным партизанами.
— Да, да, Генри, я тоже слышала об этом, — сказала она, глядя прямо мне в глаза. Я стоял и смотрел на ее разорванное пальтишко, на стоптанные мужские ботинки явно на размер больше, и меня охватило непонятное чувство гордости. Да, я гордился Анной! Она продемонстрировала незаурядное мужество, и по ее глазам я видел, что она догадалась о моих чувствах.
Несколько дней спустя поступил приказ о переброске в район Феодосии. Предыдущим вечером пошел дождь. По небу неслись грозовые облака, свинцовое небо нависло над самыми сопками. Под завывание ветра дождь хлестал в оконные стекла. Около полуночи я стоял на посту на веранде, слушая вой разбушевавшейся стихии. Я надвинул поглубже каску, поднял воротник шинели и подумал, а каково будет сидеть в такую погоду где-нибудь в траншее. От этой мысли меня невольно передернуло. Доложив сменявшему меня товарищу, что происшествий нет, я собрался уйти в дом, но тот спросил меня: а не опасаюсь ли я, что возьмут да нагрянут партизаны. Я успокоил его, сказав, что партизаны не дураки, чтобы соваться сюда, да еще в такую погоду, К тому же и наша Анна дома, добавил я уже про себя.
На рассвете началась предотъездная суета. Гроза утихла. Михаил сходил за водой и растопил плиту. Упаковавшись в дорогу, мы в последний раз сели за стол позавтракать. Разговор не клеился, поскольку каждый был занят своими мыслями. И наши русские хозяева тоже вели себя необычно тихо, и я еще задумался, — что у них на уме. Скорее всего, ждут не дождутся, пока уберутся незваные гости. Никто из нас не был в претензии к хозяевам, мы старались по возможности вести себя корректно, и мне было приятно сознавать это. Когда мы стали уходить, они поднялись из-за стола. У отца случился приступ кашля, а мать Анны одарила меня таким взглядом, что я понял, что она обо всем знала. Даже Михаил сподобился улыбнуться на прощание, правда, я так и не разобрал, то ли цинично, то ли дружелюбно. Потом было прощание с Анной. Она стояла чуть позади, и я заметил, что лицо у нее заплакано. Повесив винтовку на спину, я повернулся спиной к своим товарищам, шагнул к ней и взял ее руки в свои. Ни времени, ни возможности попрощаться как следует не было. Я едва слышно шепнул ей всего три слова: «Анна!» и «Всего хорошего!» Кивнув мне, Анна вдруг побежала к лестнице, и все мы поняли это, как сигнал к отбытию. Пробормотав родителям и брату Анны «до свидания!», я подхватил вещмешок и стал спускаться по лестнице к тропе, ведущей через деревню. По пути я ни разу не обернулся.
