Рок судил иначе.
О, если б только я мог описать этот единственный недостаток бедной Трильби каким-нибудь отвлеченным образом! Ну, скажем, на древнегреческом или латыни, на тот случай, если бы молодая особа (за любознательность которой воздадим хвалу всевышнему!) сунула свой носик в эту книгу, воспользовавшись тем, что матушка ее в эту минуту смотрит в другую сторону.
Молодым особам не следует знать латынь и греческий, оттого что это в высшей степени неприличные языки, совершенно заслуженно вышедшие из употребления, языки, на которых неосмотрительные барды древности часто воспевали греховную любовь своих языческих богов богинь.
Все же я достаточно знаю эти языки, чтобы привести по-латыни скромный довод в защиту Трильби — наикратчайший, наилучший, самый неоспоримый довод из всех, что приходили мне в голову. Когда-то его произнесли во отпущение грехов другой бедной, слабой женщины, по всей вероятности очень красивой. Она, несомненно, грешила гораздо больше, чем наша Трильби, но, как и Трильби, раскаялась, и ее справедливо простили.
«Quia multum amavit».
«Прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много» [9].
Не знаю, усугубляет это ее вину или служит смягчающим обстоятельством, но ни нужда, ни жажда наживы, ни тщеславие, ни какие-либо другие искушения не играли никакой роли в греховных поступках Трильби. Первый ложный ее шаг на этой стезе был результатом ее неопытности, дурных примеров (и кого бы вы думали — ее собственной матери!) и низкого вероломства. Если бы только она захотела, то жила бы в роскоши, но ее потребности были очень скромными. Она не была тщеславной, вкусы у нее были самые непритязательные, она зарабатывала достаточно на кусок хлеба и могла даже немного откладывать про черный день.
Поэтому если она и любила время от времени, то во имя самой любви (как стала бы художницей ради самого искусства), — любила капризно, непостоянно, скорее в духе веселого содружества, чем романтически. Короче, как дилетант, художник-любитель, слишком гордый, чтобы продавать свои картины, но охотно дарящий одну- две из них кому-нибудь из своих искренних друзей и горячих поклонников.
Она была доброй, веселой девушкой и прежде всего — хорошим товарищем. Отказать настойчивым мольбам было свыше ее сил. Сердце ее было недостаточно вместительным, чтобы любить более чем одного человека зараз (что бывает в Латинском квартале, где сердца подчас так любвеобильны]), но оно вмещало много чисто дружеских, теплых привязанностей. Гораздо более серьезная и постоянная в дружбе, чем в любви, она умела быть преданнейшим, отзывчивым, воистину, верным другом.
