— За мной посылали, — сказал он.
— Боюсь, ты пришел напрасно. Паутинка, — заявил Оберон, жестом отпуская эльфа. — Нынче нам лекарства ни к чему.
Сабрина не верила своим ушам. Неужели он позволит Паку испустить дух?
— Нет, подожди! — выкрикнула Титания и, оттащив мужа в сторону, заговорила с ним неожиданно ласковым голосом: — Позволь Паутинке вылечить Пака. За это я отблагодарю тебя — кое-что подарю тебе.
— Что же ты способна мне подарить, Титания? Что может понадобиться мне из твоих рук?
— Власть, Оберон! В моих силах дать тебе власть над всей общиной.
— Она и так мне подчиняется, — со смехом ответил главный эльф.
Его головорезы тоже захихикали.
— Пусть так, но на их уважение ты не можешь рассчитывать. От меня же ты можешь получить то, что всегда хотел, — их поддержку, — возразила Титания. — Ты обретешь то, что позволит возродить твое бесценное царство эльфов.
— Что же именно я обрету благодаря тебе? — спросил Оберон.
Титания указала на Сабрину и Дафну:
— Детей Вероники Гримм.
Оберон быстро справился с изумлением и рассмеялся:
— Я устал от твоей лжи.
Титания больно схватила за руку Сабрину:
— Скажи ему, кто была твоя мать, слышишь, человеческая дочь!
— Вероника Гримм, — сказала Сабрина, вырывая руку. — Только, кажется, не та Вероника Гримм, о которой вы думаете. Наша мама не имела никакого отношения ко всей этой чепухе с вечножителями.
Услышав это, Оберон так сверкнул глазами, что Сабрине пришлось отвернуться.
— Лечи мальчишку! — приказал он Паутинке, затем опять обратился к жене: — Когда вылечится, пусть снова ползет под тот камень, под которым просидел последние десять лет.
Похоже, эти слова Оберона опечалили Горчичное Зерно и Мотылька, Титания же покорно кивнула и поблагодарила мужа.
— Эй, Чокнутый Бобби! — крикнул Оберон эльфу в спортивном костюме. — Подать сюда волшебника!
Чокнутый Бобби кивнул, запустил руку в футляр для скрипки, извлек оттуда длинную тонкую палочку с большой серебряной звездой на конце и несколько раз взмахнул этой палочкой над головой. Тут же перед ним вырос пузатый лысоватый коротышка с большущим носом картошкой. На человечке были серые штаны, белая рубашка и изумрудно-зеленый фартук, замасленный и запыленный. Коротышка пребывал в недоумении, вернее, в ужасе и непрестанно озирался. Потом нахмурился.
— Ах, ваше величество, — забубнил он с сильным южным акцентом, — куда это годится? Я провожу совещание, и вдруг прямо на виду у всех стажеров и Санта-Клаусов растворяюсь в воздухе. Ну и натерпелись они страху! Если вы воображаете, что порошок забвения растет на деревьях, то вы сильно заблуждаетесь. Он очень дорогой, и раздобыть его становится всё труднее…
