– Отстань, заманал!
Удивились все (кроме спящего офицера) и больше всех я. Небритый офицер наморщил лоб, покопался в полевой сумке, что‑то бормоча, потом махнул солдатам рукой, и те, повернувшись кругом, пошли прочь. Офицер достал толстую разлохмаченную книжку, она немедленно рассыпалась на листки, два спланировали к моим ногам, я машинально нагнулся и, подняв их, положил перед немцем. Он буркнул:
– Йа, данке… [Да, спасибо…] – и начал перебирать эту кучу. Всё было до такой степени абсурдно, что мне захотелось спать и я с завистью смотрел на молодого офицера. А тот всхрапнул, сам от этого проснулся, обалдело посмотрел по сторонам, что‑то бормотнул и уснул опять. Я хихикнул. Немец наконец разродился: – Ти кто? – он ткнул в меня пальцем с обручальным кольцом.
– Борис Шалыгин, – не стал вертеть я. Он кивнул:
– Ти от… откюда? – и сам поморщился, повторил: – От‑кю‑да… унмёглихь [Невозможно (нем.)]
– Из Новгорода, – опять не нашёл ничего лучшего, как сказать правду, я.
– Ти беженец? – я пожал плечами. – Ти должен отвьечат.
– Ну… да… беженец… – согласился я.
Он опять зарылся в книгу, то и дело что‑то бормоча, явно ругаясь. Потом, стараясь держать пальцы в качестве закладок сразу в десяти местах, он начал вымучивать:
– Форма… какая… твоя… есть…? – и посмотрел на меня с надеждой.
– Это не форма, – я замотал головой. – Точнее, форма… моя старая одежда изорвалась… я снял с убитого…
Он свёл брови, потёр висок и толкнул соседа. Тот немедленно пробудился и начал вставать, ещё не открыв глаз. Старший его усадил и что‑то долго объяснял, потом повторил:
– Форма… какая… твоя… есть…? Форма… Форма… – и потряс себя за лацкан френча. Младший рылся в этой книжке.
– Убитый… – я показал, что падаю. – Я снял с убитого. Моя разорвалась… – и я рванул рукав. – Ну ясно?
– Ти… бил… – старший отобрал у товарища половину книжки, они коротко поругались. Я терпеливо ждал. – Ти бил… ранен? Ти… упал? Я просить про… форма, малтшик!
– Господи… – я вздохнул и хотел снова пуститься в объяснения, но тут молодой разродился длинной тирадой, и оба уставились на меня неприязненно:
– Ти растеват мёртви дойчес зольдат? – угрюмо спросил старший. – Ти ест мародёр!
– Что мне, голому было ходить, что ли?! – возмутился я. – И на нём не было написано, кто он! Лежал себе…
– На‑пи‑са‑но? – офицер потряс перед лицом руками. – Знак… знак… не бил?
На этот раз я вообще не понял, о чём он и промолчал. Кажется, ему это было до фонаря. Оба офицера начали о чём‑то дискутировать. Потом вёдший допрос опять начал мучить себя и меня:
