Он приставил руку к глазам и старался рассмотреть лицо женщины, около которой увивался и вилял хвостом успокоившийся Муцик.
Ян опять схватил дядю за руку.
— Из Корчина… панна Юстина… Вы знаете, я вам всегда о ней рассказывал… Подите поздоровайтесь с ней.
Старый сгорбленный человек с удивлением и чувством ужаса попятился назад.
— Что это! — вырвалось у него. — Из Корчина? Зачем? Для чего?
— Ей очень понравился наш дом, зашла отдохнуть… Да идите же, дядя…
Но старик крепко прижался спиною к стене дома.
— На что она мне? Не пойду… Коли ты привел ее, то сам и иди к ней.
— Да мне лошадей отпрячь и накормить нужно! — отчаянно зашептал Ян и схватил дядю уже за обе руки. — Ну, Дядя, миленький, родной мой… ну, подите!.. Она ведь в гости к нам пришла… Ну, ступайте!
— С ума ты спятил, Ян, что ли? Совсем как у сумасшедшего глаза горят… Чего ты меня тащишь? Ступай сам!
— А лошади?.. Хорошо ли будет, если вы гостя у себя в доме не обласкаете? Ну, идите скорей… ну, миленький!..
Босой сутулый человек напрасно сопротивлялся, — горячие слова молодого человека сделали свое дело.
— Да пусти ты меня! — уже с остывавшим гневом сказал он, наконец. — Дай хоть сапоги надеть! Совсем с ума спятил!
Он скрылся в глубине дома. Ян кинулся в сад.
— Посидите минутку, сейчас дядя придет… а я пойду распрягу лошадей, — сказал он и побежал к конюшне.
В большом саду, который вместе с тем был и огородом, лугом и пасекой, стояла только узкая скамейка, а вернее доска на двух подпорках, но зато такой длины, что на ней впору было усадить хоть десять человек. В траве, перед самыми окнами, выстроились шеренгой мальвы, а несколько правее жужжали пчелы, летая с розовых маков в голубые ульи. С этой скамьи поднялась высокая статная девушка с черными косами, обернутыми вокруг головы; живительный воздух полей залил теперь свежим румянцем ее смуглое выразительное лицо. Слегка оробев, она встала между мальвами, сама похожая на пышно распустившийся цветок, а ее серые глаза всматривались в приближающегося к ней человека.
Он не был для нее совсем чужим. Когда-то она слышала о его прошлом, связанном с Корчинскими. Об этом прошлом не вспоминали в Корчине, но оно напоминало о себе и траурной одеждой вдовы Андрея и грустной задумчивостью пана Бенедикта. Юстина догадывалась, что этого человека и Марту когда-то связывало нечто более прочное, чем простое знакомство.
Вблизи, несмотря на свои медленные движения и сгорбленные плечи, он казался более молодым, чем издали. Пo его худощавому лицу с правильным профилем ему можно было дать лет пятьдесят, но это задумчивое лицо со слегка загоревшею кожей, со впалыми щеками, с выцветшими голубыми глазами говорило о многих пережитых страданиях. По манере, с какой он приближался к незнакомой ему женщине, по его поклону можно было видеть, что он не чужд понимания приличий.
