— Гогия дал триста рублей. Тугуши — сто. Серго — свои сто и пятьсот чужие. Анка — пятьдесят. У самого Туги был чужой стольник. И ты дал сорок три...
— Сорок три? — возмущенно переспросил Тугуши, вертя рыжей головой. — Уж и не помню, чтобы Бати хоть раз положил что-нибудь круглое! Всегда у него то двадцать семь рублей, то двадцать восемь... Сегодня вот сорок три. А сам миллионами ворочает у себя в магазине! Как ни войдешь к нему — полки пустые, покупателей нет, а продавцы стольники считают...
— Тебя не спрашивают! — огрызнулся Бати. — За своей задницей следи!
— Как это меня не спрашивают? А заход будешь требовать полный! — закипятился Тугуши.
— Да кто ты такой, сопляк, чтобы мои заходы считать? — Бати встал вплотную к Тугуши. Он не любил Тугуши, как, впрочем, и всех остальных на свете.
— Хватит, без вас тошно! — попросил Серго.
Минут двадцать все в молчании бесцельно бродили по подвалу. Самое страшное — ждать. Намного легче бегать, ездить, искать самому, чем сидеть и ждать, ждать, ждать...
Тут Черный Гогия со стонами попросил его поднять. Тугуши и Художник потащили его в туалет, сгибаясь под тяжестью громадной фигуры, обвисшей, как труп. Одна рука гиганта волочилась по полу, другой он цеплялся за шеи парней, хлюпая носом и пуская слюни. Лицо его искажала идиотская улыбка, но потухшие глаза были угрюмы и злы.
— А когда они уехали? — тоскливо спросила Анка.
— Да часов шесть, не меньше...
— Может, они в Гянджу дернули?
— Они к Сайду собирались, в Казах, — уточнил Художник.
— К Сайду?.. Да у него лекарство негодное, — поморщился Бати.
— Кто тут уже о кайфе думает?! Лишь бы ломку снять, — отозвался Серго. — И что за жизнь проклятая?! Даже наркотиками не могут обеспечить население!.. Спичек — нет, пасты — нет, мыла — нет, кайфа — нет! Одна перестройка кругом недоделанная... Ее не хватало! Раньше хоть лекарство было! А сейчас ничего нет!
В туалете что-то громыхнуло, упало. Дощатый пол мастерской вздрогнул.
— Гогия навернулся! — поспешил на шум Художник.
Из туалета доносились стоны. Потом вылез Черный Гогия. Качаясь, он по стенке дотащился до кушетки. Ежился, вздрагивал, делая руками такие движения, будто что-то набрасывает на себя. Его бил озноб, и кушетка скрипела под его громадным телом.
В этот момент раздался стук в дверь. Художник кинулся открывать. На пороге возник мужчина в возрасте, одетый в белоснежный костюм и черное шелковое кашне с узорами. Он снял темные очки, оглядел мастерскую, нашел глазами Серго и спросил у него упавшим голосом, брезгливо не переступая порога:
