При самом начале перемирия, Ополчение было переведено к центру осадного корпуса. Здесь мы были на горах и занимали своими землянками наивеликолепнейшую равнину у деревни Боркфельд. Здесь Ополчение было обмундировано самым щегольским образом, — и здесь простился с нами навсегда Начальник наш Сенатор Бибиков, оставивший в это время военную службу. Перемирие должно было кончиться 14-го Июля, но из главной Армии прислано было, что оно продолжено до 6 го Августа. Это бездействие стало наконец становиться очень скучным. Мы стали ездить по окрестным деревням и городам. Я нашел себе очень приятное убежище от скуки в Гемниц, где стоял наш Вагенбург. Там новая Анхен возбудила во мне чувства, которых я уже боялся со времени последней неудачи в Шлиново. К счастью, на этот раз, я не имел уже подобной сонливости. В предместии Сент-Альбрехт основалась также новая полукофейная, куда Офицеры сходились толпами. Основателем заведения — была девушка, лет 18, бойкая, умная и довольно красивая. Один цвет волос её был не выгоден, — и за него прозвали мы ее по военной простоте: рыжею девкою. Впрочем это название было вовсе не от презрения к ней, — а именно по вольности военного лексикона. Не смотря на бойкость и шутливость, составлявшая принадлежность горького её состояния, она была скромна — и никто не мог похвастать, каким либо коротким с нею обращением. Все сбирались туда посидеть, поболтать, пошутить, поиграть между собою в карты, попить — и разойтись. Долго был я безмолвным посетителем этой красавицы, наконец пустился в разговоры и даже в любезности, — но судьба готовила мне несколько ударов сряду самых чувствительных по части волокитства. Здесь был первый. Видя мою робость и потому, почитая себя безопасною от моей предприимчивости, рыжая девка, (мне право совестно называть ее таким образом, но нельзя же исказить предания), вскоре сделалась со мною очень дружною. Все это заметили, поздравляли меня с победою, и подсмеивались на мой счет. Я разумеется не старался уверять всех в моей невинности, хотя сам был очень в ней уверен. Мало помалу мы действительно сблизились с нею, сколько застенчивость моя мне позволяла, — но я всякий день однако бранил себя за свою глупость, собирался на следующий день все поправить и поступал опять также. Тогда как все уверены были в моем торжестве, когда я видел с её стороны все признаки склонности, — я все откладывал, да откладывал. Наконец в один вечер простота моя была слишком очевидна. Погода была ненастная — и она уговаривала меня остаться ночевать. Я же не хотел показать своей изнеженности пред дождем — и уехал домой, сказав, что в первую хорошую погоду непременно останусь у нее. Увы! хорошей погоды уже для меня не было. На другой день, когда мы пришли пить кофе, ужаснейшее известие поразило нас. Татарский Полковник Князь Б. увез нашу Дульцинею, — и всеобщие насмешки полились на меня со всех сторон. Я отшучивался, смеялся, но внутренне бесился на себя, на нее, и на весь свет.
