— А хоть бы и фельдмаршал! — отрезал кто-то. — Дороги нет!
— Бунтовать? — рявкнул ротмистр.
— Не передергивайте, ваше благородие! Не бунтовать, а защищаться от вашего, то есть черта…
— Это другой коленкор! — поддержал кто-то. — Православным людям этакая нечисть ни к чему!
— Да какая нечисть? — крикнул ротмистр. — Какая нечисть? Мухоморов объелись?
Послышался веселый дерзкий голос:
— А ты перекрестись, что нет у тебя черта!
— Вот-вот! Дай в голос обществу честное офицерское слово, что нет в обозе никакого черта! Коли уж ты офицер, слово у тебя должно быть честное и благородное! Ну?
Ротмистр молчал.
— От то-то! — припечатал в тишине чей-то невозмутимый голос. — Не хватает у него подлости через честное благородное слово переступить…
— Езжайте отсюда живенько!
— Православные! — выкрикнул ротмистр. — Подзабыли уголовное уложение в глуши? Вооруженное противостояние чину жандармерии, открытый бунт… Я ведь с казачьей сотней вернусь. Не вынуждайте! Давайте добром договоримся…
Не было ни смеха, ни ернических выкриков, ни прочего шума, свойственного именно что бунту. Повисло тяжелое молчание. Потом послышался спокойный голос:
— А ну как не вернешься?
— Вот-вот. Кто вас знает…
— Да я вам…
— Ваше благородие! Добром так добром. Добром считаем до трех, а ты тем временем кругом и назад. А иначе..
Теперь уже все без исключения ружья взлетели неровной линией. Поручик затаил дыхание. Послышалось:
— Раз… Два…
Не дожидаясь третьего и наверняка последнего выкрика, ротмистр повернулся через левое плечо, как на плацу. Вряд ли он был трусом, но перед полусотней готовых к стрельбе ружей отступление бывает вполне разумным…
— Вот извольте… — произнес он зло кривясь. — Уперлись, как бараны… Что скажете?
— А что тут скажешь? — пожал плечами штабс-капитан Позин. — Не с нашими скудными силенками учинять с ними баталию. Против полусотни ружей — и смех и грех. Перещелкают, как цыплят…
Он был прав, и все это понимали. Против них собрался е какой-то бродяжий сброд — полсотни охотников, звероловов, трактовых ямщиков, народ крепкий, тертый, видавший виды и вряд ли особенно уж боявшийся крови. И сил им придает, конечно же, то, что за спиной у них — свое. Дома, жены, детишки, все что есть в жизни…
— Пропустите уж, — сказал отец Панкратий, поправляя крест. — Попробую пастырским словом, что ли…
— Извольте… — морщась кивнул ротмистр. — Только плохо верится мне…
— Попытка не пытка, — смиренно ответил священник.
Остановивишсь аккурат на том самом месте, где только что стоял ротмистр и избежав тем самым предостерегающих криков, отец Панкратий откашлялся. Зарокотал его внушительный бас:
