Татьяна приходила к нам каждое утро, еще до того, как мы с Пастуховым уезжали на завод. Мама теперь не вставала совсем. Я видел, что ей приятнее, если Таня подает мокрое полотенце, которым мама вытирала лицо и руки. Потом поит ее с ложечки чаем. Мама ничего не говорила, когда я все это делал, только вдруг из ее глаз начинали катиться крупные слезы.
Татьяна садилась к ней на кровать, и мамино лицо становилось спокойнее. На саму кровать я боялся глядеть: казалось, что маминого тела совсем нет на ней, только одеяло уложено слегка неровно.
Виктор Викторович с Зинаидой Платоновной каждое утро заглядывали к нам в комнату. Вить-Вить чаще всего приносил маме газету, бодренько рассказывал о заводских делах. Зинаида Платоновна, высокая, красивая, подчеркнуто-опрятно одетая, сначала спрашивала маму, как спалось, и тут же рассказывала, какие сны видела в эту ночь. Мама кивала Пастухову, благодаря его за газету. Кивала, точнее сказать – ресницами кивала, и Зинаиде Платоновне. Хотя, наверно, как и я, понимала, что сны Зинаида Платоновна выдумывает, – они были совсем как в кино. Светка жила на даче с детским садом, и мне иногда казалось, что мама чуть скучает по ней.
Татьяна ничего не рассказывала и не выдумывала, держалась как всегда, не скрывала, что все понимает. Даже одевалась красиво и модно. И я видел, как у мамы теплели глаза, когда Татьяна утром входила в нашу комнату, спокойно здоровалась с мамой, начинала неторопливо двигаться по комнате, убирая ее, говорила обо всем том, о чем она говорила бы, если бы мама и не умирала, а просто поздно проснулась, еще не встала с постели.
– Иван, – негромко позвала мама, когда Татьяна вышла за чайником на кухню.
Я знал, что мама смотрит на меня, и сам старался не встречаться с ней глазами. Боялся, что увижу, какие необычные теперь у мамы глаза, точно она отодвинулась куда-то далеко-далеко и от меня, и от всего, что происходит вокруг нее. И хоть замечает по-прежнему все, и даже привычно следит, так ли делается то или другое, но главное для нее – уже не это. А это новое и главное для мамы сейчас непрерывно занимает ее, она точно все время прислушивается к нему, ждет его…
Слышно было, как Татьяна и Пастуховы о чем-то негромко разговаривают в кухне. Я сидел за столом, молчал, и ощущение у меня было такое, будто большая часть моего мира безвозвратно уходит от меня. Уходит, и я это понимаю, и все понимают, и – ничего сделать нельзя.
