И пошло-поехало. Как только Димка выйдет во двор поиграть, смотришь, а его кто-нибудь уже к себе заманивает:
— Димочка, дитенок мой хороший, пойдем к нам, в пятую квартиру, поиграешь с Васей, а потом пообедаете с ним: я курочку сварила, рыбки нажарила… А тут как тут другая соседка:
— Евдокия Петровна, это нечестно: Дима у вас уже дважды был, а у меня только раз. Простите, но сегодня наша очередь. Шурик, зови Диму в гости. Скажи ему, что на третье я гоголь-моголь приготовила.
Шурик, маленький, шустренький, ухватился за Димкину курточку.
— Пойдем, Дима!.. Будем гоголь-моголь пить…
Димкина мама в отчаянье: ни на обед, ни на ужин не может найти Димку. Где он? В какой квартире?.. А когда стали за Димкой приходить из других домов, она сердилась не на шутку. Димка же — хоть бы хны! Ему даже очень интересно ходить по гостям, знакомиться всё с новыми и новыми ребятами. У каждого разные игрушки, у каждого разные обеды и ужины.
Однажды мама запретила Димке совсем выходить на улицу. На другой день в квартиру нагрянуло пять соседок во главе с тетей Раей, чтобы выручить из беды Димку.
Они долго о чем-то говорили с димкиной мамой в гостиной, в чем-то убеждали ее и просили. А когда вышли, то Димка услышал:
— Пусть наши дети и ваш Дима вместе обедают у нас по очереди. И здоровее будут и подружатся крепче.
Мама печально вздохнула:
— Хорошо…
С тех пор, когда мама скажет: «Уже первый час, пора обедать», Димка не спеша сует свою ложку в карман, говорит солидно:
— Ну, я пошел. Сегодня у тети Вари будет новенький — Игорек из первой квартиры. Худой, как селедка. Я его тоже возьму на буксир…
1969 г.
1.
Митька уже валился от усталости, когда увидал редкие огни железнодорожной станции.
В лицо хлестал холодный ветер с мелким дождем, Митька шлепал разбухшими сапогами по жидкой грязи и неотрывно глядел на желтоватые огни, словно боялся, что они вдруг исчезнут.
Он миновал темные станционные постройки, коновязь, где понуро стояла единственная лошадь, и вышел на самый конец узенького перрона. Огляделся настороженно, нет ли кого поблизости. Перрон был пуст, лишь у вокзальчика маячили две-три фигуры. Митька присел на какой-то ящик, положил рядом котомку. Свет от недалекого фонаря слабо освещал его худое скуластое лицо, старую фуражку с переломанным посередине козырьком, из-под которой торчали каймой белесые, давно не стриженное волосы.
Митька прикрыл глаза и сидел так, не шевелясь, втянув шею в промокшую стеганку, подобрав тощие ноги в больших кирзовых сапогах. Казалось, он уснул, и настолько крепко, что совсем не чувствовал ни пронизывающего ветра, ни дождя, который сыпал все злее.
