Помимо склонности к глупым шуткам, с детства отличался Потапов неуемным любопытством. Не выпуская спинку из рук, шагнул он в угол и щепотью выудил из-за плинтуса светящуюся горошину будто бы черного стекла.
Во глубине безделушки искристо светилась не то белая звездочка, не то разлапистая клякса, выпуская кривые щупальца к самой поверхности и пряча их вновь. Еще глубже теплился золотой огонек - острый и радостный, наполняя душу невнятным томлением, заставляя пальцы непроизвольно дрожать... впрочем, позвольте. Горошина действительно мелко дрожала, да еще, кажется, и звенела при этом едва слышно, как звенит на морозе задетая ветром бурулька.
Вот, что делает с человеком невовремя проявившееся чувство прекрасного! Засмотрелся двоечник Потапов на чудесную диковину, заслушался, а уже яростное возмездие в лице директора школы Игоря Михайловича стоит на пороге, и уже брови начальственные съезжаются на переносицу при виде Потапова на месте преступления, и уже рот директорский готов извергнуть страшную хулу и заклеймить хулигана позором... но довольно.
Авторам чуждо сомнительное удовольствие наблюдать за страданиями живого существа, пусть даже и кругом себя виноватого. А посему оставим на этом двоечника Потапова, и весь девятый "А" класс, и обратимся ко времени более позднему, когда гневная запись в потаповском дневнике была уже подписана, а радостная трель звонка подвела черту под несостоявшимся уроком химии.
Удалились притихшие девятиклассники, убрался, пурпурно горя ушами, пристыженный Потапов. Только сам директор не ушел. Стоит посреди класса, мрачно сверля взглядом многорукие штативы, и представляет, как придется утешать расстроенную Марь Иванну. И малодушно надеется, что надоест химической даме пить директорский чай из щербатой чашки, что докушает она оставшиеся в вазочке с нового года конфеты, да и отправится жаловаться товаркам в учительскую.
Стоит директор, а сам машинально в пальцах черную горошину вертит с егозливой кляксой внутри. И сам не заметил, где подобрал.
Зудит себе потихоньку горошина, звенит крохотным сверлышком, вгрызающимся в плоть мироздания. И будто уже громче жужжит она, и появляются в звуке том неведомые прежде обертоны. Так что даже Игорь Михайлович из дум своих тяжких вынырнул, на горошину глянул недоумевающе, да и к уху ее поднес - прислушаться.
А горошина прыг! и в ухе оказалась.
Как живая все равно.
"Ага, я знал!" - воскликнет догадливый читатель. - "Это артефакт неизвестного происхождения, дарующий власть над миром!"
