Он примостился на подлокотнике кресла и спросил:
— Пожелать тебе спокойной ночи?
— Волосы еще не высохли, — сказала она, — подушка промокнет.
Аркадий поцеловал Победу в щеку.
— Когда я была маленькой, мне говорили, что от поцелуев люди болеют гриппом. Мама сшила повязку с красным крестом, но без полумесяца, я ходила по коридору общежития и всех растаскивала за ноги. Почему-то студенты предпочитали целоваться в коридорах.
— А мы жили в одной комнате, и я плохо спал по ночам. В наказанье родители оставили меня без братьев и сестер.
— Что ты щупаешь мои ноги?
— А что же мне еще щупать?
— Щупай свои.
— Я вообще могу уйти.
— Свет погаси, когда будешь уходить.
— Пожалуйста, — сказал Аркадий и пошел к двери.
Победа юркнула под простыню и спросила:
— Погасил?
— Сейчас погашу, — ответил Аркадий, обуваясь.
— А может, останешься? Куда ты пойдешь посреди ночи?
— Пойду куда глаза глядят.
— Ну, погляди на меня…
Аркадий подумал, вернулся и лег рядом с Победой, как бревно.
— А еще в детстве мне говорили, что целоваться в губы вредно: от этого разводятся глисты. А я морщила лоб и не могла представить, как это червяки переползают из одного рта в другой?
— Я тебе со своими глистами не навязываюсь.
— Твой язык очень шершавый. У тебя от волнения во рту пересохло.
— Андрей лучше целуется? — спросил Аркадий.
— Что ты к нему привязался?
— Проходимец он, твой Андрей. Винтик в механизме.
— Шпунтик, — сказала Победа.
— Нет, винтик.
— А что винтик? Вынь его — и машина встанет.
— Не встанет — деталь не дефицитная.
— Лучше поцелуй меня.
— Ты и так вся зацелованная, как покойник.
— Ты правда никого не любил до меня?
― В седьмом классе любил дикторшу телевидения.
— А если у нас будет ребеночек?
— Назовем его Петей.
— А простыню ты завтра отстираешь?
— Или дегтем дверь вымажу…
Панельный ящик, в котором у Чудиных была квартира-конура, в котором балконы походили на палисадники и курятники, а стены колыхались, как занавески, от сквозняков, в котором частенько женились ровесники с одного этажа, а в общих коридорах держали кадки с квашеной капустой, панельный ящик выглядел четырнадцатиэтажной деревней, потому что населяли его люди, приехавшие после войны перестраивать город Москву в великую бетонную свалку образцового коммунистического содержания. Даже двери по сельской привычке многие не запирали, да посторонний (и потусторонний) не смог бы проникнуть внутрь незамеченным мимо когорты пенсионеров, гревшихся на завалинке и заодно охранявших подъезд даром. А уж о том, чтобы прихватить чужое добро, и речь не велась: науськанные друг другом стражи забили бы вора палками.
