— Ну да! — вскричал Рэд вслух — Все сходится.
Ведь среди участников операции «Генезис» упоминался Николай, двоюродный брат Алексея. Рэду просто не пришло в голову, что урбоградский связник и всемирно известный писатель — одно и то же лицо. Заговорщик был сбит с толку тем обстоятельством, что Николай Чершевский долгое время жил в столице, в Моксве — он и воспринимался всеми, как столичная знаменитость. Однако его книги еще пять лет назад вызвали раздражение «семьи» верховника Дельцина — и писатель лишился выгодных контрактов. По слухам, ему угрожали. Он был вынужден завершить очередное журналистское расследование и уехать в глухую провинцию, переключившись с детективного жанра, задевающего слишком многих, на сочинение исторических романов и научной фантастики. Каким счастьем для Рэда было побеседовать с этим человеком, которого он мечтал увидеть еще с тех времен, как был мирным желторотым студентом Бермского политехнического института. Да, наряду с тяготами подпольщик получает иногда от жизни такие призы — возможность общаться с людьми неординарными, выдающимися. Да кому, кроме Союза Повстанцев, мог сочувствовать писатель-гуманист, учивший в своих книгах: «Тупая государственная жестокость должна быть наказана. В противном случае наступает эра всепозволенности». Пусть эти слова относились в его книге к другой стране и времени, но умный читатель без труда переносил их на современную Рабсию. Власти тоже понимали это — потому литератор и оказался в провинциальной урбоградской ссылке.
Подготовившись для завтрашней поездки, Рэд вышел во внутренний дворик, зачерпнул ведро воды из колодца — она казалась свинцово-серой. Сумерки уже окутали местность, Слунс зашел за горы, но его свечение слабо освещало окрестности, отражаясь от сгустившихся клочковатых облаков. «Если утром начнется гроза, будет плохо» — подумал Рэд. Он огляделся. Было тихо — цикады еще не начали ночного концерта, птицы уже умолкли. На веревках, протянутых через двор невдалеке от сарая, висели голубоватые, в цветочках, пододеяльники и белые простыни. Дул легкий ветерок. Сквозь почерневшие доски дворового настила пробивалась темно-зеленая мурава.
— Слабенький росток способен, в своем неудержимом росте, прорвать асфальт. Так и наш Союз Повстанцев, и вообще любое прогрессивное движение — помыслил заговорщик — какие бы запреты и репрессии ни висели над ним, он пробьется к свету. Ибо в нашем ростке — жизнь, тянущаяся к свету и росту, а из мертвой серой толщи, что противостоит ему, давно ушло все живое. Осталась мертвая масса, растрескивание которой — дело времени.
